[mono-in-life]

И тут рассказ внезапно закончился. Третий из цикла «Музыка внутри». Плейлист ко всему циклу. Джен, g, 4084 слова. История о человеке, который однажды потерял свой голос.

Обложка

Тишина на полную громкость

Гришино знакомство с Островскими началось с их дома. Он стоял в прибрежной части города, там, где Портовая улица уходила вверх, на возвышение, но из-за забора видно было только несколько пышных сосновых шапок. Гриша подошёл к дому вместе со своим коллегой Артёмом — высоким седовласым мужчиной за сорок. Они остановились, и Артём нажал на звонок домофона, но динамик ничего у них не спросил, а калитка сразу открылась.

Во дворе Гриша даже сперва растерялся, Артём тоже обернулся и, посмотрев на него, изогнул в удивлении брови. Здесь был небольшой голубой бассейн, играющий солнечными бликами, деревянная беседка и много зелени, а в глубине стоял светлый двухэтажный дом с колоннами. Гриша никогда не думал, что где-то посреди бугристого, неуклюжего Ростова можно жить в доме с колоннами, будто в какой-то отдельной стране. Он улыбнулся. В этом дворе было много солнца, но почему-то меньше жары.

Едва они подошли к дому, его парадная дверь открылась, и на крыльцо выпорхнула босая девушка, одетая почему-то по моде американских двадцатых годов: в короткое, переливающееся блёстками золотое платье и кружевной берет, из-под которого вились стриженые под каре чёрные волосы. Девушка помахала им рукой.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте, — ответил Артём. — Екатерина Сергеевна?

— О, нет, это моя мама. Вы по поводу мебели, верно? Я совсем забыла, что вы придёте.

— Я Артём, буду делать замеры, а это Гриша, он столяр, хочет посмотреть ваши старые стеллажи.

Они поднялись на крыльцо.

— Я Тая, — сказала девушка и протянула руку сначала Артёму, а потом и Грише, который держался чуть поодаль. Рука у неё была маленькая и мягкая, с остриженными ногтями.

— Надо же, а я думала, что столяры обычно постарше вас.

Гриша скромно улыбнулся, ничего не ответив, и Тая пригласила их в дом.

— Только снимите, пожалуйста, обувь. Хотите лимонада?

— Было бы здорово. Ужасно жарко, — ответил Артём, снимая ботинки. — Вы на возраст не обращайте внимание, Гриша — столяр хороший.

Гриша этот разговор пропустил, глядя по сторонам, и потому удивился, когда в руке появился стакан свежеприготовленного холодного лимонада. Он выпил сразу всё, вернул стакан, а потом наконец снял кеды.

Получилось, что по дому он шёл позади остальных, но разговор ему был не так важен сейчас — высокие светлые коридоры с множеством окон и стеллажей занимали всё его внимание. Книги здесь были повсюду: на полках, на подоконниках, в лестницах. Ещё были фотографии, ракушки самых разных форм, льняные шторы и мягкие ковровые дорожки. Этот дом и в самом деле отличался от мира за его пределами — так Грише сейчас казалось.

Они остановились. С Таи исчез берет, и теперь волосы слегка взлохматились на макушке. Когда она обернулась, вся осыпанная солнечными бликами из открытого окна, Гриша заметил, какое у неё интересное лицо: гладкое, румяное, с яркими кукольными губами.

— Вот они, — сказала она, глядя на Гришу, а он отвёл глаза, чтобы смотреть на стеллажи, которые предстояло скопировать.

У Артёма в руках откуда-то взялась лестница, и он приставил её к стеллажу, забрался наверх, начал делать замеры. Какое-то время Гриша и сам изучал стеллаж, только ему была важна текстура дерева, краски, орнамент на боковых стенках — всё, что он мог оценить на ощупь.

Но он отвлёкся, когда услышал звук. Это была простая мелодия, будто перезвон колокольчиков. Хотя звук не был резким, Гриша невольно вздрогнул, выпрямился и посмотрел по сторонам, пытаясь определить источник. Мелодия звучала несколько секунд, а потом затихла. Гриша растерянно застыл, но больше ничего не услышал. Он посмотрел на Таю, она сидела на подоконнике и с интересом за ним наблюдала, чуть склонив голову на бок.

— Что это был за звук? — спросил Гриша тихо.

— Звук?

— Вы не слышали?.. Как будто… звон колокольчиков.

С лестницы спустился Артём и положил руку ему на плечо.

— Ты чего это?

Гриша смутился и опустил глаза.

— Просто почудилось. Всё в порядке. Я ещё сделаю несколько фото, а потом тебе помогу.

Он достал из кармана телефон, отвернулся и стал фотографировать стеллажи, стараясь не обращать внимания на взгляды. Он знал, как смотрит Артём, но взгляд Таи пока был ему непонятен. Она болтала босыми ногами, уткнувшись ладонями в подоконник, выглядела совсем юной, воздушной, и на неё тоже хотелось смотреть, но Грише было неловко.

Когда они с Артёмом, завершив работу, уходили, Тая вдруг спросила:

— А вы очень спешите, Гриша? Мне нужна помощь всего минут на пятнадцать.

Она посмотрела ему в глаза так просто, будто ей это было совсем легко, и добавила:

— Если это удобно, конечно.

Гриша замялся, ему, конечно, хотелось остаться. Он посмотрел на Артёма, и Тая тоже посмотрел на Артёма. Артём улыбнулся, покачал головой и вышел из дома. Тая, попрощавшись, заперла за ним дверь.

— Идёмте, — сказала она вдохновлённо и поспешно отвернулась, так что всколыхнулись волосы.

Они пошли теперь сразу на второй этаж, и Гриша снова смотрел по сторонам, удивлённый, что книг было много и здесь. Он успевал улавливать надписи на корешках только мельком, многие из них были на иностранных языках. Тая обернулась и посмотрела на него вопросительно. Гриша понял, что она с ним говорила.

— Я вас не слышу, Тая, — сказал он. — Я глухой.

Он ужасно не любил произносить это. И ужасно не любил всё, что потом за этим следовало. Но Тая вдруг забавно распахнула глаза и воскликнула:

— Что же вы тогда слышали??

Гриша невольно улыбнулся.

— Я не знаю, — сказал он тихо. — Наверное, это прозвучало в моей голове.

— С вами первый раз такое?

— Первый раз.

— Вы обязательно должны рассказать мне, если это случится снова!

— Как же я вам расскажу, если мы больше никогда не увидимся?

— Глупости! Я ведь задержала вас, чтобы приковать наручниками к батарее. Ну идёмте.

Она снова поспешила вперёд. Гриша, посмеиваясь, тоже пошёл. Они поднялись на чердак. Он был выкрашен белым, как и почти весь дом, и казалось, будто это не свет наполняет чердак, а сам чердак источает свет. Всё говорило о том, что это рабочее пространство: стояло два больших стола, швейная машинка и два манекена — мужской и женский. Стеллажи были заполнены на этот раз не книгами, а разноцветными тканями и множеством разнообразной фурнитуры. Всё это будто нарисовали акварелью. Гриша прошёл внутрь осторожно, соединив руки за спиной.

— В субботу у моего брата день рождения, и я собираюсь устроить вечеринку в стиле двадцатых, — пояснила Тая. — Нужно сшить ему костюм, а вы по комплекции очень на него похожи, хочу примерить на вас то, что уже есть. Так что… — Она улыбнулась, уткнув руки в бока. — Придётся вам раздеться.

— О, что? — растерялся Гриша.

— Начнём с брюк! Я отвернусь, только надевайте осторожно, пожалуйста.

Тон её был таким беззаботным и уверенным, что Грише оставалось только послушаться, хотя он и чувствовал себя неловко. Он по очереди примерил брюки, рубашку и двубортный пиджак. Тая во время работы была сосредоточенной и молчаливой, она держала в зубах английские иголки и ни разу не подняла взгляда к Гришиному лицу, так что он мог спокойно разглядывать её.

— Хочу, чтобы брат выглядел как гангстер, — пояснила она, закончив с костюмом. Гриша вернулся в свои полосатые штаны и белую футболку. — Такой серьёзный, знаете, с сигарой и в шляпе. Ну то есть без шляпы, потому что с ней я не успеваю. Будет небольшой спектакль. Приходите тоже, я вас приглашаю. К семи часам. Никаких подарков не нужно.

— Что же я буду делать на вечеринке?

— То же, что и все. Общаться. Вы хорошо говорите.

— Я это не люблю.

— Вот и зря. У вас приятный голос.

Гриша растерялся, а она тут же совершенно беззаботно добавила:

— А давайте я вас отвезу на машине!

Он ответил, что сядет на автобус. Они спустились на первый этаж, и Гриша обулся. Ему хотелось задержаться ещё в этом доме, но не было никакого предлога, и он пожал маленькую ладонь Таи на прощание. Она сказала, что будет его ждать.

—

В субботу Гриша ходил туда-сюда по своей крошечной комнате и читал по памяти «Письма к стене». Читал монотонно, в такт шагу. Потом открыл дверцу шкафа, на которой висело зеркало, и стал смотреть на себя. Ничего в нём вроде бы не было необычного, лицо как лицо, разве что чёрные глаза. Раньше говорили, что порой его взгляд сложно вынести, теперь же он отвык привлекать к себе внимание и на людей смотрел, только когда к нему обращались.

Если подумать, в школе его считали красивым, на день влюблённых он получал штук по десять валентинок из общего ящика и все выбрасывал, потому что ни одна не была подписана. В выпускном классе он встречался с Верой Тутовой, и она не чаяла в нём души, а потом наревела ему ведро слёз и уехала учиться в Питер в-точь перед самой аварией, он так никогда и не ответил ни на один её звонок, ни на одно смс. Тогда же растерялись все школьные друзья, а в училище он новых так и не завёл.

Прошло уже пять лет. Пять лет он ничего не слышал, кроме трёх странных мелодий на этой неделе. Подумалось, что галлюцинации — признак шизофрении. Гриша встряхнулся и стал копаться в шкафу.

Достал и выгладил синие брюки и белую футболку. Потом долго искал подтяжки, но не нашёл и отправился на кухню, где сидели родители. Мама разливала чай, а папа мазал малиновым вареньем кусок хлеба. У них было традиционное вечернее чаепитие, от участия в котором Гриша сегодня отказался.

— Всё-таки пришёл!

Мама взяла третью чашку, но Гриша спросил:

— Мам, ты не знаешь, где мои подтяжки?

Она задумчиво поставила чашку обратно.

— О, кажется, я ими стянула матрас на балконе.

— Мам!

— Нет, ты хотела их взять, а я сказал, что лучше возьми мои старые, — сказал папа, не отрываясь от своего дела.

— Ну конечно. А твои я положила на верхнюю полку. А зачем они тебе сейчас понадобились?

— Меня пригласили на вечеринку, боюсь, как бы во время танцев не потерять брюки.

Он уже почти развернулся и ушёл, но заметил робкий мамин шаг в его сторону и остановился.

— Ты, что, пошутил?

Мама застыла, опустив руки, и даже папа перестал мазать хлеб и тоже посмотрел на Гришу.

— Ну конечно, я пошутил, мам, как же я буду танцевать без музыки?

— Прости, просто я удивилась, ты же… непривычно слышать…

— Я правда иду на вечеринку. Она в стиле двадцатых, и нужно надеть что-нибудь подходящее.

Он вернулся в свою комнату и достал подтяжки. Оделся. Потом вышел в прихожую и начистил ботинки. Мама стояла рядом.

— Вызвать тебе такси? — спросил взволнованно.

— Туда доберусь на автобусе, обратно — как получится. Здесь недалеко, на Портовой.

Гриша вымыл руки и обулся. Улыбнулся, глядя на маму, и поцеловал её в лоб. Она пригладила его непричёсанные волосы.

У дома Островских Гриша какое-то время стоял в раздумьях, но потом всё-таки вошёл в открытую калитку. Окна на первом этаже светились жёлтым, у входа висели цветные фонарики, и было так странно не слышать музыки, голосов — не слышать ничего. У Гриши забилось быстро сердце, он представил, что сейчас увидит людей, танцующих в тишине, и почувствует страх. Это случилось с ним однажды — на выпускном вечере в училище — и он тогда сильно напился.

Тая заметила его сразу же, едва только он остановился на пороге оживлённой залы. Он будто оказался в ожившем романе Фицжеральда, на пышной вечеринке у Гэтсби. Здесь было много красивых людей, много цвета, света и шампанского, Грише казалось, что он буквально видит, как много здесь звука, и что вот сейчас вакуум прорвётся, и зазвучат разговоры, смех, музыка, но он знал: нельзя снова позволять себе в это верить. Тая помахала ему рукой и поспешила навстречу, в том же золотом платье, в берете, румяная, блестящая.

— Гриша! Почему ты так поздно, ты всё пропустил, получился такой отличный спектакль!

Это было заметно: как она говорила громче.

— В любом случае, я должна выдать тебе одно из секретных заданий. Три бокала назад я точно знала, куда их положила!

Она рассмеялась, и Гриша теперь думал, какой же у неё смех.

— Но ты всё равно не отвертишься, идём!

Тая схватила его за ладонь и потянула за собой к комоду, уставленному цветами, быстро перебрала все полки и ящички.

— Нашла! — Она обернулась, держа в руках небольшую продолговатую коробку красного цвета. В коробке лежало несколько картонных карточек. — Выбирай одну, не глядя. Правила простые: это задание ты должен выполнить в течение вечера, а в конце будем угадывать, у кого какое задание было, и если твоё отгадают, то мы придумаем тебе за это маленький штраф.

Гриша хмыкнул. Его заданием было выпить бутылку шампанского.

— Я пришёл рассказать, что слышал музыку ещё два раза, — произнёс он, опуская карточку в карман.

— Я тебя не слышу, Гриша, — Тая снова рассмеялась и потянула его к столу. Было так приятно за ней наблюдать, и Гриша решил, что ещё успеет рассказать.

— Что сейчас играет? — спросил он, стараясь говорить громче. — Какая музыка?

— А, это Луи Армстронг!

Он положил ладонь на патефон и ощутил вибрацию, представил, как поскрипывает пластинка. Обернулся и посмотрел на танцующих, но Тая отвлекла его, протянув бокал шампанского.

Скоро Гриша познакомился с Тимуром, они с Таей были похожи, словно близнецы, такие красивые, настоящие, полные жизни, и Гриша подумал, что мог бы влюбиться в них обоих одинаково искренне. Ему впервые за всё время хотелось подавить смущение и просто разговаривать с кем-то, делиться личным, рассказать про музыку, о которой он не решался рассказывать даже дома. Он поздравил Тимура с днём рождения и весь вечер старался держаться его или Таиного общество, чувствуя лёгкие спазмы ревности, когда они отвлекались на других людей, и в итоге довольно скоро выполнил и даже перевыполнил своё задание, потеряв счёт бокалам шампанского, вкуснее которого он никогда в жизни не пил.

К концу вечера он был безбожно пьян, абсолютно беспричинно счастлив и расползся по дивану в мириадах плавающих перед глазами цветных огней. И когда Тимур предположил, что заданием Таи было выпить всё шампанское, он рассмешил всех, сообщив:

— О, нет, это было у меня.

Оказалось, что её заданием было притворяться пьяной, но, кажется, никто не смог этого распознать, как и то, что Тимур весь вечер таскал у гостей вещи из карманов. В их число попал и Гришин телефон, который он уже счёл потерянным, но чтобы забрать его, нужно было дотянуться до столика, чего у Гриши сделать не получилось.

Всё остальное он пропустил, потому что не успевал замечать, кто и что говорит, только смотрел на лица, на наряды, за окном давно стемнело, и весь свет остался здесь, в этом доме. Постепенно людей становилось всё меньше, и Гриша попросил вызвать ему такси, хотя ему совсем не хотелось уезжать, а когда все разошлись, он поднялся с дивана и стал кружиться, запрокинув голову.

— Во вторник, когда я вышел из этого дома и сел на автобус, я снова услышал музыку, — говорил он, ничего перед собой, кроме света, не видя. — Это была самая настоящая музыка, как будто кто-то играл на пианино прямо посреди автобуса. Я никогда раньше не слышал такой музыки. Она была красивой и лёгкой, как летний дождь. А два дня спустя она снова зазвучала, когда я работал в мастерской. Я посмотрел вокруг себя, но никто больше её не слышал, а мне хотелось танцевать. Танцевать под музыку в моей голове…

Гриша остановился и увидел, что Тимур стоит у дверного проёма и наблюдает за ним, втиснув ладони в карманы. С него теперь исчез пиджак, изо рта торчала дымящаяся сигарета. Его лицо было женственным, манеры несколько ленивыми. Тимур работал фотографом в глянцевом журнале.

— Кажется, я что-то слышал о людях с тяжёлыми нарушениями зрения, которые видят галлюцинации, потому что их зрительный отдел мозга не получает сигналов и иногда самоактивизируется, — сказал он. — Не помню, как это называется.
Гриша снова размяк, но Тимур успел поймать его под плечо.

— Значит, это могут вылечить?

— Ты этого хочешь? Идём, останешься у нас.

— А такси?

— А такси не приедет, потому что его никто не вызывал.

Тимур подхватил пепельницу со столика и потянул Гришу на себе куда-то на второй этаж. Гриша что-то бормотал про красивый дом и про хотел бы я жить в таком, а мы, знаешь, живём в старой развалине на Братском, там только развалины и есть, как будто скоро всё рухнет.

— Принимай! — сообщил Тимур, вваливаясь в комнату, но сгрузить Гришу не смог, и они оба упали на усыпанную разноцветными подушками кровать у окна, Тая только успел сгрести с неё пару вещей. Вся комната, насколько Гриша мог обозреть, была шириной с эту кровать. Падая, он стукнулся головой о книжную полку.

— Ауч!

Тимур поставил на себя пепельницу. Тая забралась на кровать с другой стороны, зарылась в подушки и растянула босые ноги у стены.

— Расскажи ещё про музыку, — попросила она.

— Ты меня слышала, да? Сказала, что не слышишь, а ты слышала.

— Слышала. И сейчас слышала всё, что ты говорил.

Гриша частично лежал на Тимуре и ощущал запах его парфюма вперемешку с сигаретным дымом, а ещё чувствовал, как стучит его сердце, и ему не хотелось сползать в сторону.

— В семнадцать лет я познакомился с одним темнокожим парнем, Рафаэлем. Он играл на пианино, на флейте и ещё на контрабасе, все это было у него дома. Он мог сыграть любую эмоцию, что угодно, мог разговаривать музыкой. И я придумал снять небольшой фильм — я тогда хотел учиться на режиссёра — я придумал снять фильм, в котором не будет никаких звуков, кроме музыки, в котором не будет голосов, не будет звуков города или дождя, всё это заменит музыка. Я предложил Рафаэлю играть в этом фильме, думал, что если успею, приду на вступительные в колледж с этим фильмом. Эль сказал: эй, парень, это идея на миллион! И мы начали пробовать на всём подряд: вон летит птица, сыграй мне это; вон идёт женщина на каблуках, сыграй; вот я шагаю босиком по траве; вот я лежу и смотрю в небо… А потом меня сбила машина, и я больше не мог слышать его музыку.

Гриша запрокинул голову и посмотрел на потолок, с него свисали ленты с перьями и ловцами снов. Он почувствовал, как Тимур спросил что-то и посмотрел на Таю. Она повторила его вопрос:

— Тебе было страшно?

Гриша задумчиво покусал губу.

— Страшно мне сейчас. Тогда я был перепуган до полусмерти. Два месяца почти не поднимался с кровати, ещё восемь — не выходил из квартиры. Никто не заставлял меня вставать и что-то делать, родители только включали мне фильмы. Я просто лежал и смотрел фильмы, пока не начал понимать, что в них говорят. Когда я стал подниматься с кровати чаще, к фильмам добавились сборники стихов. Я учился говорить, читая стихи вслух. Только потом я заговорил с родителями. Они помогали понять, что нужно изменить, чтобы моё произношение стало лучше. Через год я впервые смог заговорить с незнакомым человеком.

С минуту стояла тишина. Гриша снова смотрел наверх. На окне висели плотные бирюзовые занавески и кашпо с густым плющом.

— Почему ты стал столяром? — спросила Тая.

— Мой отец столяр, и я с детства имел дело с деревом. У нас дома много мебели, которую мы смастерили вместе. Это просто то, что… я точно могу. Для работы с деревом не нужно слышать или говорить, с ним спокойно.

Тимур снова что-то сказал, и его ладонь легла Грише на висок. Тая улыбнулась.

— Мы оставим тебя себе.

—

За город Островские ездили на фургоне. Снаружи это был довольно простенький, похожий на маршрутку «Фольксваген» тёмно-зелёного цвета, но стоило Грише откатить боковую дверь, и он не смог сдержать улыбки: внутри была устроена целая комната с диваном, креслом, подушками и пледами. Тимур сел за руль, а Гриша и Тая, сбросив обувь, забрались назад. Тая разбросала подушки по полу и села среди них, а Гриша развалился на диване и стал смотреть по сторонам. На потолке здесь тоже висели ленты с перьями, бусы и ловцы снов, на полу лежала гитара и, конечно, книги. В приоткрытое окно врывался ветер, и Гриша представил, как он, задевая ленты и Таины волосы, создаёт музыку.

— Ты улыбаешься, — сказала Тая.

— Я вспомнил ту мелодию, которую услышал в вашем доме. Она была похожа на мелодию ветра. Знаешь, такие подвески с колокольчиками… Конечно, я знаю, что ветер не звучит так, но сейчас мне кажется, что именно так.

— Но почему нет? Если бы я снимала фильм о глухоте, я бы всему придумала новые звуки. Всё бы в нём звучало так, как я хочу. И ветер, и люди, и машины, и всё-всё. А ещё звучало бы то, что не звучит, например, снег или солнце.

— Мне нравится эта идея. Как ты назвала бы его?

— Может быть, «Музыка»? «Музыка в моей голове»?

Гриша рассмеялся.

— А как бы ты назвал свой фильм? Если бы ты снимал фильм о глухоте.

— Наверное, я бы назвал его «Тишина».

Тая хмыкнула.

— Тим говорит, что тебе присуждается премия за самое неоригинальное название.

Грише на лицо сел солнечный зайчик, и он сощурился. Было уже позднее утро, жара набирала обороты. Фургон выехал на трассу, смотреть за окном можно было разве что на горизонт, и Гриша смотрел на Таю.

— Хорошо, я расскажу, и, может быть, придёт идея получше, — сказал он. — Это история о человеке, который однажды потерял свой голос. Он всего лишь глухой, но в его мире нет голосов, и его собственного голоса нет тоже. Люди не слышат его. Если он начнёт кричать на улице или встанет посреди кафе и бросит тарелку в стену, вокруг него будет только тишина. В этом фильме не было бы звука. Или он был бы… как воспоминание. Нечёткий, запоздалый, иногда бессвязный… всегда возвращающийся в тишину.

Тая смотрела на него задумчиво. На ней было жёлтое льняное платье и прозрачные янтарные бусы, переливающиеся на солнце.

— Может быть, «Тишина на полную громкость»? — предложила она.

Грише это понравилось.

Дорога заняла чуть больше часа. Они проехали по трассе до Таганрога, потом свернули на север, пересекли Троицкое и под Луначарским посёлком остановились у берега Миуса.

Тая распахнула дверь и паразбрасывала несколько пледов и подушек, а потом выпрыгнула сама. Гриша ступил босыми ногами на траву. Он оказался на небольшой поляне, отделённой от других раскидистыми старыми ивами. Вокруг было пусто, только пожилая пара на соседней поляне отдыхала на шезлонгах. Тимур поздоровался с ними, а Тая помахала рукой. Мужчина приподнял белую шляпу, и произошёл какой-то короткий разговор, но Гриша не обратил на него внимания. Ощущая под ногами нагретую шершавую траву, он прошёл к реке, сел и опустил в неё ладони. Вода окутала их теплом, она тоже успела нагреться на палящем солнце. Здесь Миус был глубоким от самого берега и тёк не спеша и спокойно, так что течение совсем не ощущалось.

В тени ив устроили пикник, Тая разлила холодный лимонад из термоса, и Гриша сразу выпил стакан. Тимур вытащил из фургона кресло и уселся в него, растянув ноги.

— Я придумал игру, — сказал он. — Будем разговаривать так, будто ни у кого нет голоса.

— Как в стране глухих? — спросила Тая.

— Нет, как в Гришином фильме.

— Идёт! Тогда ты читай стихи, а мы будем отгадывать.

Гриша не сразу понял, что они задумали, но вот игра началась: Тимур по памяти читал стихи, только не произносил при этом ни звука, выводя слова одними губами, а Тая смотрела на него сосредоточенно, постукивая пальцем по подбородку, и потом делала предположения:

«Пушкин? По-моему, это Пушкин. Я памятник себе воздвиг нерукотворный… Ну что ты молчишь, помогай!»

Гриша улыбался и думал, до чего же они оба милые. Он долго не мог включиться в игру и постоянно сбивался, ему говорить без голоса оказалось сложнее всего, и Тая стукала его кулаком по плечу за каждый промах. Чутьё у неё было удивительное. Читать по губам у неё получалось плохо, и она то и дело восклицала: «Как ты это делаешь? Как это вообще можно понимать?» Но она всегда безошибочно называла поэта, угадывая его по мотиву, по темпу, и тогда уже Грише было проще понять сами стихи. Они угадали почти всё, только одно четверостишие заставили повторить трижды и потом долго обсуждали, пока Тая в голос не воскликнула:

— Ничего не понимаю! Это вообще ни на кого не похоже! Какие ещё помидоры, никто не писал про помидоры! И кто там что пьёт?

Тимур рассмеялся и проскандировал:

— Коридоры уходят в небо,
Бьёт весна золотую посуду,
Накорми меня свежим хлебом,
Я построю в лесу халабуду.

Тая запустила в него подушкой.

— Бесстыжий! Сам сочинил! Так не договаривались!

Он кинул подушку обратно.

— Уговор был на стихи, я читал стихи.

— Оправдание не принимается! С тебя штраф! — Тая поднялась на ноги и оправила платье. — Сыграй нам. И нормальное, без всяких помидоров! Мы будем танцевать.

Она протянула Грише руку, а он не брал её — сидел и смотрел снизу вверх удивлённый.

— Танцевать? — переспросил.

— Не бойся, — ответила Тая и сама взяла его ладонь, потянула вверх.

Гриша выпрямился, чувствуя себя неловко. Он волновался. Танцы в тишине пугали его. Они напоминали о том, что глухота отобрала у него музыку. Но Тая держала его руку крепко и смотрела в глаза, он не мог не довериться ей.

— Я тебе спою, а ты послушай, — сказала она.

Тимур сходил за гитарой и начал играть. Тая обняла Гришу свободной рукой и положила голову ему на плечо. Танец был незатейливым, они просто неспешно кружились, ступая по траве — здесь, под тенью деревьев, она была прохладнее и мягче. Гриша видел, как скользили по струнам пальцы Тимура, видел, что он поёт, но не мог разобрать слов и закрыл глаза. Тая тоже пела, он ощущал её голос сейчас почти как свой собственный, ощущал биение её сердца. Ему стало спокойно, и тогда он услышал эту музыку внутри себя.

— Это были «Колокола»? — спросил он, когда Тая отпустила его руку.

— Как ты понял?

— Не знаю, я просто… я не знаю.

Она прижала палец к губам и задумчиво посмотрела на небо сквозь ивовые ветки, а потом сказала:

— Если однажды я потеряю голос… даже если я перестану говорить, слышать и видеть одновременно, я всё ещё смогу поделиться с тобой чем-то, правда?

Потом она отшагнула назад и села обратно на подушки. Гриша тоже сел. Ему не было так спокойно уже, кажется, целую вечность.

— Думаю, так мы закончим твой фильм, — сказал Тимур, перебирая гитарные струны.

— Фильм?

— Фильм о человеке, который услышал музыку в тишине.