Потрясающая книга. Убивает с первых строк, потому что написана очень сильно и очень ярко.
Такая атмосфера, герои, понимаешь, что она и должна быть написана именно так, но этого не смог бы сделать никто другой.
Но когда переносишь на масштаб жизни становится страшно. Когда ты ставишь человека против системы. Это болезненная война. Только кажется, не может в ней быть победителя. Всё заканчивается, а чувство удовлетворённости нет. Триумф одной личности вдруг обесценивается, опустошается, когда ты понимаешь, что система заново отстроится, она-то винтики свои подкрутит и щели залатает, а вот человека уже не спасти.
Немного цитаток
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
И вдруг... Она заметила чёрных санитаров. Они всё ещё рядышком, шепчутся. Не слышали, как она вошла в отделение. Теперь почувствовали её злой взгляд, но поздно. Хватило ума собраться и лясы точить перед самым её приходом. Их лица отскакивают в разные стороны, смущённые. Она, пригнувшись, двинула на них - они попались в конце коридора. Она знает, про что они толковали, и, видно, себя не помнит от ярости. В клочья разорвёт чёрных паразитов, до того разозлилась. Она раздувается, раздувается - белая форма вот-вот лопнет на спине - и выдвигает руки так, что может обхватить всю троицу раз пять-шесть. Оглядывается, крутанув громадной головой. Никого не видать, только вечный Швабра Бромден, индеец-полукровка, прячется за своей шваброй и не может позвать на помощь, потому что немой. И она даёт себе волю: накрашенная улыбка искривилась, превратилась в оскал, а сама она раздувается всё больше, больше, она уже размером с трактор, такая большая, что слышу запах механизмов у неё внутри - вроде того, как пахнет мотор при перегрузке. Затаив дыхание, думаю: ну всё, на этот раз они не остановятся. На этот раз они нагонят ненависть до такого напряжения, что опомниться не успеют - разорвут друг друга в клочья!
Но только она начала сгребать этими раздвижными руками чёрных санитаров, а они потрошить ей брюхо ручками швабр, как из спален выходят больные посмотреть, что там за базар, и она принимает прежний вид, чтобы не увидели её в натуральном жутком обличье.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Ладони и пальцы у него длинные, белые, нежные - мне кажутся вырезанными из мыла; иногда они выходят из повиновения, парят перед ним сами по себе, как две белые птицы, и он, спохватившись, запирает их между коленями: стесняется своих красивых рук.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Когда Билли указал на него, Хардинг развалился на стуле, принял важный вид и говорит потолку, а не Биббиту и Макмерфи:
- Этот... джентельмен записан на приём?
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Появляется снова, тащит крюк, подвешенный к потолочному рельсу, держась за крюк, несется гигантскими шагами мимо моей кровати. И ревущая где-то топка вдруг освещает его лицо прямо надо мной. Лицо красивое, грубое и восковое, как маска, оно ничего не хочет. Я видел миллионы таких лиц.
Подходит к кровати, одной рукой хватает старого овоща Бластика за пятку и поднимает в воздух, как будто Бластик весит килограмма два; другой рукой рабочий всаживает крюк под пяточное сухожилие, и старикан уже висит вниз головой, его замшелое лицо разбухло, полно страха, глаза налиты немым ужасом. Он машет обеими руками и свободной ногой, и полы пижамы сваливаются ему на голову. Рабочий хватает пижамную куртку, комкает и скручивает, как горловину мешка, тянет тележку с подвешенным грузом к мостику и поднимает голову к двоим в белых рубашках. Один вынимает скальпель из ножен на поясе. К скальпелю приварена цепь. Он спускает скальпель рабочему, а другой конец цепи захлестывает за поручень, чтобы рабочий не убежал с оружием.
Рабочий берет скальпель, одним движением взрезает Бластика вдоль груди, и старик перестает биться. Я боюсь, что меня затошнит, но потроха не вываливаются, как я думал, кровь не течет — только сыплется струей зола и ржавчина, изредка мелькнет проводок или стекляшка. Рабочий уже по колено в этой трухе, похожей на окалину.
Где-то топка разевает пасть, слизывает кого-то.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Чтобы одолеть ее, мало побить ее два раза из трех или три раза из пяти, надо побить при каждой встрече.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Если бы кто-нибудь вошел и увидел это — как люди смотрят погасший телевизор, а пятидесятилетняя женщина верещит им в затылок про дисциплину, порядок и про наказание, он подумал бы, что вся компания спятила с ума.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Подойдя ближе, замечаю, что из глазка сочится свет, зеленый свет, горький, как желчь. Там сейчас начнется совещание персонала, вот почему зеленая утечка; к середине совещания все будет измазано в этом — и стены и окна, — а мне придется собирать губкой и выжимать в ведро, потом смывать осадок водой в унитаз.
Убираться в комнате для персонала всегда неприятно. Что я выгребаю с этих совещаний, трудно себе представить… жуткие вещи, яды, выработанные прямо порами кожи, кислоты в воздухе, такие крепкие, что растворяют человека. Я сам видел.
Я бывал на таких совещаниях, когда ножки столов не выдерживали и корежились, стулья завязывались узлами, а стены скрежетали одна об другую так, что из комнаты можно было выжимать пот.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~