Можно ли утонуть в Мёртвом море?

Персонажи: Микки, Йен
Рейтинг: pg-13
Размер: мини
Жанр: ангст, драма, монохром
Описание: Вариант последней и ещё тысячи других серий.

Прошло уже примерно шесть часов с тех пор, как Микки забрал Йена, но тот по-прежнему молчит. Они сидят на берегу Мичигана, и оранжево-синий закат стекает на его ребристую поверхность. Вернее, Микки сидит. Йен же безвольно лежит на его коленях, словно потускневшее рыжее солнце, сползающее вниз, под горизонт.

Они проехали уже почти всё побережье, а Йен всё молчит. Можно было бы просидеть так всю ночь. И ещё день. И ещё ночь. Можно было бы посмотреть тысячу закатов и умереть. Микки старается молчать тоже. Иногда он копается пальцами в рыжей макушке, иногда курит. Он знает, что когда это закончится, Йен захочет прибить его.

Он знает, что когда-нибудь это закончится. Он думает.

Становится холодно. Рубленый пейзаж Чикаго или чего там, Милуоки, блекнет на синем полотне. Микки не знает толком, с какой они стороны озера, он выбросил карту ещё в начале пути.

– Ну, что, идём, рыжий? – говорит он тихо и слышит тишину в ответ. Только Мичиган шелестит мелкой рябью. Над его поверхностью парит чёрная птица. А может быть, белая – в темноте не разобрать. Она ускользает вдаль, исчезает, а потом приближается вновь. Будто заблудилась.

– Давай, Йен, вот так…

Микки поднимает апатичное мягкое тело и несёт к машине. На заднем сиденье лежит потрёпанное одеяло, и он закутывает тело так, что только оранжевая макушка и пустые глаза остаются на поверхности.

Прошло уже восемь, а может, десять часов с тех пор, как Микки забрал Йена, а тот по-прежнему не закрывает глаз. Когда Микки смотрит в них, ему кажется, что это у него какое-то расстройство, что это ему срочно нужно принять литий, кадмий, фосфор, что угодно, что это ему нужен врач, обрыв, нож в вену. В общем, Микки старается в эти глаза не смотреть.

Микки старается убедить себя, что ему не страшно. Но это пиздец, какая неправда. Его день, его реальность похожи на этот сон с открытыми глазами. Он объезжает озеро ещё раз, и заканчивается ночь.

Рассвет они смотрят, быть может, на том же самом месте, а в небе парит, быть может, та же самая птица. Вернее, Микки смотрит, а Йен безвольно лежит на его коленях. Песок холодный и немного сырой, сигареты заканчиваются катастрофически быстро, и Милкович засыпает, странно и немного болезненно – сидя на берегу. Ход времени замедляется, а потом делает резкий скачок, оно безвозвратно утеряно.

Колюще-режущий взгляд будит Микки, и он окончательно приходит в себя от крепкого удара в челюсть.

– Как ты посмел, Мик?

Прошли сутки, а может, неделя с тех пор, как Микки забрал Йена, когда тот, наконец-таки, заговорил. Его голос, как и кровь на губах, солёный, и Милкович сплёвывает его на песок.

– Блять, – говорит спросонья. – Посмел что? Забрать тебя от больной матери?

– Больной? – Йен сидит на корточках и смотрит пристально, как в микроскоп. – Как и я?

– Да ну? А я уж думал, ты собирался сделать себе футболку с надписью «Я не Моника».

В горле першит, будто Микки разучился говорить, и он откашливается, сплёвывает и встаёт.

– Будешь ещё бить, или я могу умыться?

И тут же получает ещё удар. Голова – живот – колени. Выбить – выпотрошить – чёртову – тупую – боль – изнутри. Сдохни – тупая – сука. Микки снова поднимается на ноги, отхаркивается и смеётся. Пиздец, как болят рёбра, но ему чертовски хорошо.

– Какой же ты всё-таки мудила, рыжий. Какой же ты, блять, тупой.

Он получает ещё удар, но от следующего уворачивается и сразу бьёт с ноги в живот.

– Если бы только можно было выбирать, кого любить, – удар наслепую, без разбора, – блядская…

– …сука…

– …жизнь…

И он валит Йена на песок. Тело придавлено и сопротивляется, глазищи распахнуты, светлые и почти детские, руки горячие, со сбитыми костяшками, волосы рыжие, как огонь. Микки дышит тяжело и сдавленно, будто легкие обернули полиэтиленом.

– Если я сейчас сломаю тебе руку, я должен буду тебя бросить, потому что ты будешь уже не тем? Если ты поломал мне всю, сука, душу, то почему бы тебе меня, блять, не бросить, потому что я уже нихуя не излечим? Если ты думаешь, что кому-то сделаешь лучше, если уедешь или сдохнешь, то подумай ещё раз или перестань, блять, вообще думать, потому что это не выбор, Йен! Если я люблю тебя, если я – остаюсь – с тобой, это не выбор, это клеймо, печать на лбу, приговор пожизненно! В ебучей болезни и в сраном здравии! Да хоть после смерти!

Йен больше не сопротивляется, только смотрит и смотрит своими по-детски не верящими глазами.

– Ты охуенный, Мик.

И тянет на себя, чтобы целовать солёные и липкие губы. Получается сломленно и истерично, будто над обрывом.

До недавнего времени во вселенной Микки Милковича не было пространных детских вопросов, не имеющих точного ответа. Таких как, например:

Можно ли заразить душевной болезнью?

Можно ли утонуть в Мёртвом море?

И почему одного человека нельзя заменить другим?

От крепких поцелуев они отходят в каком-то в придорожном кафе, где Йен поедает одну порцию еды за другой и много говорит, а Микки просто слушает и курит.

– А если я откажусь пить таблетки? – спрашивает Йен взволнованно, и ответ получается усталым.

– Я забыл их дома.

Кофе в стакане солёный, он не сбивает навязчивый сон. Комната мотеля кажется Микки знакомой, будто у него дежа вю или он уже ночевал здесь. Раковина теперь испачкана кровью и песком. Грязные вещи вертятся в стирке, Йен дёргано смотрит какой-то фильм и не даёт Микки уснуть.

– Смотри, сейчас будет взрыв! Бдыщщщ! Я же говорил! Ты видел, Мик?

Он не даёт уснуть, когда фильм заканчивается и ещё долго-долго после, его руки горячие и требовательные, а взгляд пытливый. Микки никак не может сосчитать, сколько дней он уже не спит, он заправляет машину по старинке, стукнув битой по прилавку, его реальность наливается кровью и густеет. Всё ломается, сносит блоки, Милкович смеётся и пьёт какую-то дрянь, он будто тоже болен и не замечает. Они срубают деньги с какого-то старого пидора, трахаются в машине посреди шоссе и курят что-то похожее на опиум. Небо опалённо-белое, в висках пульсирует, а в груди мотор, который ускоряется и ускоряется. Дорога тянется, как жвачка, рябит в глазах, и Йен орёт из окна «Любовь – это поле боя».

Вопрос в копилку Микки Милковича:

Когда ты любишь кого-то, на сколько процентов ты остаёшься собой?

Йен падает всего каких-то несколько секунд, но на осознание уходит не меньше минуты. Йен падает с моста, как будто на свежую постель – спиной вперёд и расправив руки. Его рыжие волосы оставляют всполох на небе, словно выжегший слепое пятно на сетчатке солнечный луч.
Микки стоит на берегу, и его череп кажется слишком тесным, чтобы вместить эту картину. Он ничего не кричит, его будто оглушило взрывной волной и снесло все эмоции, оставив только рефлексы.

– Блять… – только выдыхает. – Блять, Йен…

Он сбрасывает куртку и ботинки, прыгает в воду, и дыхание перехватывает от холода. Сжиженное сознание расползается по поверхности реки. Микки приходит в себя, в отрезвляющий здравый разум, сбросив с глаз пьяную маниакальную пелену. Он вылавливает рыжего из воды и не замечает, как дрожит от холода. Йен не чувствует холода совсем, он улыбается.

– Микки… Мик, я тебя люблю, слышишь? Правда. Очень.

– Сука, Йен, чтоб тебя… н-ненавижу, – и голос ломается от дрожи. – Убил бы нахуй.

Песок впивается в пальцы, и холодный ветер жадно липнет к мокрому телу. Микки никак не может откашляться. До крови из горла.

Ещё один глупый вопрос без ответа:

Требует ли любовь жертв?

В колючее одеяло теперь завёрнут сам Милкович, оно пахнет рыжими волосами и немного депрессией.

– Мик, эээй…

Тёплые пальцы трогают лицо и волосы. Сквозь тяжёлое каменное бессилие Микки чувствует близкое дыхание.

– Если хочешь, я буду пить таблетки, только не умирай, а?

Открыть глаза оказывается трудно, встретиться с другими, испуганными, ещё труднее.

– Это ведь не ради меня, ты знаешь?

Микки почти не слышит сам себя, но он хорошо слышит Йена, тот сидит между сиденьями на полу и водит пальцами по его лицу.

– Конечно, ради тебя, если я утону, что ты будешь делать?

Можно ли утонуть в мёртвом море, если привязать камень себе на шею? Микки просит дать ему поспать немного, а потом он снова сядет за руль. Он почти не чувствует поцелуя в висок и не слышит, как Йен перебирается на водительское сидение. По небу разливается рыжий рассвет.

Прошла примерно вечность с тех пор, как Микки забрал Йена, и теперь они едут домой.

---

На стене в вк первая запись: "Это не выбор". Вспомнила, что фичулю так не скинула. Вчера пыталась писать ещё одну семейную драбблину. Почему-то мне всегда кажется, что у меня плохо с чувством юмора. А потом кому-то вдруг смешно. Сижу с 6 утра на кухне и жру курицу. Ужинать, я так понимаю, сегодня не придётся. Как бы так приноровиться к этому дню, шоб не умереть?

---

Фикбучные странности. Я в популярном в глупом жанре.

А вообще мне вчера сказали, что слова "блять" по сути нет и везде надо писать через "д". Меня как-то от этого воротит и всё равно хочется писать по-разному.

---

Вспомнила, что у меня есть тантрическая версия Джапджи, которая, во-первых, мне нравится, а в-главных, на целых 2 минуты короче, тадам! Для треугольника до фига существенно.

---

Никогда не пробовала заглотить козу целиком, но гугл сказал, что я варан.

---

Всё-таки даже самая болезненная, самая меланхоличная, тягучая проза пишется легче, чем стихи. А проза в последнее время пишется как-то будто не пишется, а просто течёт по руке. Когда готовлю ужин или принимаю, допустим, душ, и думаю, как продолжить, если мне приходит какая-то мысль, я повторяю её столько раз, чтобы не забыть, будто транслирую в Космос. А потом я сажусь за компьютер, записываю её и пишу, пишу дальше. Я не знаю, чем всё закончится, пока оно не заканчивается. Я не задумываю историю, как нечто цельное, я скорее вхожу в настроение, и сюжет, если он есть, приходит ко мне по мере написания. Не знаю, странно ли это. Может, у кого-то тоже так бывает.
Странно, скорее, то, что я снова пишу фики. Я бы играла просто, но рыжий ушёл от меня, кажется, и уж не знаю, то ли потому что так бывает, то ли потому что я паршивый игрок. Понятно, конечно, что если он стёр меня в скайпе, то второе, но как-то погано об этом думать.
Фики позже скину.

Раздробленный

Хрупкие кости черепа
О липкую пелену психики
В вены из мёртвого дерева.
Тело не терпит лирики.

Боли. Заботы. Жалости.

Маниакально раздроблено,
Крошится от усталости.
Я бы хотел быть добрым.

Ласковым. Честным. Твоим.

Я бы хотел быть преданным,
Не поклоняться чужим
Рукам нежно-бледным, но...

Ломит. Души. Коридоры.

Ледяным ветром депрессии.
Саваном белым укроет
Парус Марии Целесты.

Мы. Расстаёмся. Навеки.
...
Мы навсегда расстаёмся!..
Тают цветные полотна.
В разных местах не проснёмся
Наутро.

Живи свободно.

---

Хотела в альманах своё стихотворение пропихнуть, а там "людей" рифмуется с "блядей".

---

Когда меня спросили, вижу ли я утренние звёзды, я подумала, а почему, собсна, во время сидячих упражнений я не поворачиваюсь к окну. Странно. Попробовала - понравилось.
О вчерашнем. Был до фига странный день. Пока расчухалась, из дома выбралась уже после девяти, поехала в Публичную библиотеку в Ростов. Настроение было какое-то эмоционально тупое, слушала музыку и придумывала больную фичулину по Галлавичам. Ожила, когда добралась до библиотеки и по привычке там потупила. Решила посмотреть сначала "Правду". 49-й, 51-й года - начало Ленинградского и Мингрельского дел, и 53-й - после смерти Сталина. Когда выяснилось, что я хочу смотреть так много, меня повели в отдел, где хранятся все газеты. Место какое-то бункерское, впрочем, как и вся Публичка. Эта страшила на Пушкинской - всё равно что бородавка.
Оказалось, что старые газеты сшиты не привычными глазу подшивками, а целыми гигантскими книжищами. "Правда" выходила каждый день по четыре полосы и сшита по три месяца.
В общем, провела с там всего два часа и вышла ни с чем. Ни одного слова о политических репрессиях. Ни одного. О репрессиях индусов, о травле негров, но у нас в стране всё просто радужно. Немного шокировано полистала несколько номеров прощания со Сталиным, ощущение, будто Иисуса хоронили. Люди не знали, что происходило в стране. Мне как-то от этого жутко. Особенно, когда читаю о таких сфабрикованных делах, в которых СОТНИ людей были попросту уничтожены по выдуманным обвинениям.
Вышла ужасно расстроенная. Что делать с курсовой - ума не приложу. Сейчас буду рыскать в тырнете, может, нарою, где и когда писалось хоть что-нибудь.
Вдобавок решила прогуляться пешком до вокзала. Ебучий ветер. Устала, как жопа. Дома была к пяти.
Отлежалась, а почти перед сном каким-то странным образом за час написала юморную фичулу по Галавичу, которая вообще не была задумала и родилась буквально в процессе написания.
Вот такая жизнь.

---

Картинка с подписью:
What the fuck are you waiting for?
Перевод:
Хули ты, блять, ждёшь?
Красноречие русского мата )

---

Давно не новость, что я педофил, да.

---

Наконец-то решила, как окончательно отказаться от чая. Кто бы мог подумать, что я такое решу. В общем, чтобы не тырить у брата мёд, покупаю и развожу варенье, а на работе просто лимон с пол-ложечкой сахара. Шэф смеётся, что экономлю. На самом деле, я просто поняла, что пить много воды в день - это реально очень полезно. У меня перестал сбоить желудочно-кишечный тракт, а у меня это слабое место. Да и голова стала болеть меньше, но тут, наверное, ещё помогают завтраки. Ещё один пункт из "кто бы мог подумать". Я не могу пока отказаться от курятины, но окончательно не ем всякое колбасное и усиленно убеждаю маму, что не надо мне покупать свинину с говядиной. Хлеб заменила хлебцами, вот бы ещё не соблазняли всякими пирожками и пасками (тоже, кстати, большой плюс кишечнику). Пока это мой максимум здорового питания. Ибо я люблю пожрать, а особенно конфетки.

---

Боли не бывает много,
Счастья не бывает слишком,
В клятвах не найти Бога,
Люди не любят с излишком.

Меня прямо так поплющило и крутит жгутом. Ненавижу это тупое чувство, когда хочется писать стихи, ну просто хочется, но хоть пальцы ломай, ничего не выходит.

Хрупкие кости черепа.

Боль.

---

А, ещё. Смотрела в воскресенье чудесный фильм "Ways to live forever" с просто обалденным ушастым Робби Кеем с невероятно подвижным лицом и бровями, а ещё очень необычным голосом. Ну мне просто всё нравится в этом пацане. Фильм про мальчика с лейкимией, но он далеко не такой печальный, как может показаться, когда об этом узнаёшь. Большую часть времени он не печальный вообще, а очень живой, яркий и необычный. Всем рекомендую, особенно, если в жизни тоска и тлен.

---

И таки нашлось одно отличное нестрадальческое видео по Галлавичу. Фандом перешёл в новую стадию. Мы верим, что Ноэль (я одна называют его НоЭль, да?) останется в 6-м сезоне, и всё наладится. Вообще это так эпично, когда ну почти сто тыщ человек солидарны в чём-то, пусть даже относительно концовки сериала.

---

С тех пор, как рассвет стал ранним, и когда я встаю в 5.40, теперь уже относительно светло, совсем не хочется кундалинить. Хочется просто сидеть в этом тихом серо-жёлтом утре и пить водичку с мёдом или вареньем. Именно сейчас стала ощущаться чистота этого времени, девственность что ли.

---

Встала в половине пятого, когда родственники свалили в храм. Подушилась, хорошо так покундалинила в тишине, поела, дописала Милкович-пост. И на фиг уснула на два часа. Та што такое.

---

Все видео по Галлавичам бесконечно страдальческие. На них прям страдаешь больше, чем на сериале. И хочется посмотреть много-много видео, чтобы выстрадать всё. Но едва ли поможет. Беда. Как же чёртов Шоутайм любит засирать всё под конец, чтобы на фиг обламывать весь катарсис и оставлять только боль.

---

Случайно нашла на кампе видеозапись 2013-го года в стиле "все свалили из дома, и мне снесло крышу". Блин, это так забавно. Так бредово и глупо, но почему-то хочется иногда делать такие записи.

---

Осень как состояние души.

---

Меня накрыло большой и светлой любовью к Микки после этого эпизода. Он напомнил мне, что истинная душа человека открывается в том, как он любит. Человек может не окончить школу, сбывать краденое и пить пиво на завтрак. И это всё теряет значение, потому что любит он, как Бог. Без всякого пафоса, без громких слов, просто любит - искренне.