Не могу не запостить, ибо прекрасно. С кем шипперю Тима даже больше, чем с Лукасом, так это Трой Потому что.

смотреть

ссылка на автора

---

Поняла, что из-за сюжета я слишком уклонилась в юмор и текст получается плоским. Чувство, что пишу какую-то несерьёзную ерунду. При том, что Данила изначально персонаж довольно глубокий, с интересным восприятием, но именно "человека-пространства" в нём сейчас и не ощущается. А из-за этого и Лёня получается исключительно комичным. Буду, в общем, наращивать мясистости и серьёзности.

---

Тот Ассаи, которого я люблю до дрожи.

Текст

Я представил, что от ветра крутится мир.
Кружит наши слова по свету, достав из темной реки.
Я искал тебя в доме, где не было теплых зим.
Но правда в том, что мы совсем другие внутри.
Смотри...
Видишь, хвосты комет на небе,
Как твои руки, в мою шею впиваясь, душат.
Я так хочу тебя простить, но мы ведь совсем недавно простились.
И вряд ли тот на пароме снова меня послушает
Ночью.
Знаешь, ты мне снишься в полные луны, я ищу тебя.
В каждом теплом взгляде идущем навстречу.
И я любил так чутко тебя, как женщину по-настоящему.
Но внутри меня неровные дыры, как от выстрелов "Стечкина".
Пусто на улицах моего города Ленина.
Калитка от ветра откроется, и будто вижу я:
Девушки на солнце кружатся в сарафанах.
Счастье — вот оно, смущаясь под взглядами.
Танцуют под дождем и прыгают через лужи.
А я ищу тебя среди них. Мелькают тени и путают.
Лица от света не видимы мне, рука из темноты дотронется
И в хоровод затянет чётным букетом синим.
Моя душа такая смелая и застенчивая. Прости меня.

Плыви по морю лет, за горизонт дней.
Жизнь — это сон,
Приснись и я тебя открою.
Плыви по морю лет, за горизонт дней.
Жизнь — это сон.

У людей, проходящих мимо, отлетают желтые листья.
Не спросят.
Я пробовал незаметно для мира все представить по-старому.
Но незнакомые губы мое тело исследуют и не струсят.
Цветы под снегом умрут, но родятся заново.
Чувство робкое миллионом иголок по телу сыпется.
В теплоту и холод меня кидает не бережно,
И почтовые голуби не долетают.
Мое нутро не попросит
Прижаться к тебе и растаять,
Это мое чувство продажное.
Я вдыхаю холодных людей и паром через зубы выдавливаю.
Отпусти меня, я устал на земле искать мне отмеренное.
И вся эта музыка стала для кого-то охутительно важной.
А я просто ищу тебя, смотря в горящие окна так неуверенно.
И я вспомнил, как мои родители то же самое на кухне делали,
И все разбитое не на счастье болью не склеилось.
А я стоял и не верил, что можно расстаться вот так из-за этого,
И детскими словами нашептывал самое внутрезаветное.
Упаду в маковом поле и, раскинув руки, раскаявшись,
В голос буду песни кричать и насвистывать,
Рассмеюсь
Как в последний раз в ответ на твое молчание.
И лишь внутри я почувствую смертельные выстрелы.
Жизнь — это сон.

---

Вчера с Крис, два дурня, сидящих на Фестале, попёрлись в Бургер кинг и нажрались. И так хорошооо ) В книжный пошла за "Освенцимом" Лоуренса Риса, но по пути совершенно случайно прихватила ещё "Правду о сталинских репрессиях" Кожинова и книгу Паолы Волковой, и в итоге вышло всё это добро почти на две тыщи. Потом ещё на рынке прихватила каштанов, малины и вернулась домой с кучей прекрасного.
Дописала фанфик на битву. Очень нравится результат. Обложку, правда, надо переделать, но как же сложно у этих немцев с фотографиями. Есть чем заняться одинокими вечерами, называется. Ещё Лёню писать. Отдохнула немного и снова в бой.

---

Как будто Холден в своей реквизиторской!

---

Влюблена в эту фотосессию. Такая простая, искренняя и трогательная

смотреть

---

Чтобы на ридеро загрузить свой шаблон вёрстки, нужно оплатить про-аккаунт за полторы тысячи в месяц. Стандартный же редактор абсолютно бестолковый, ничего поправить в нём невозможно. Нельзя даже шрифт увеличить или отключить начало каждой главы с новой страницы, что уж говорить об огромном количестве висячих строк и отрывков. Отстой.

---

Однако, не всё можно найти в тырнете. Например, объяснения, кто уничтожил картину Кандинского "Композиция I". Если очень долго и нудно рыться, можно найти два варианта, но, к сожалению, они буквально противоположны: что это сделали нацисты в рамках борьбы с дегенеративным искусство или что она погибла вместе с владельцем и его домом во время британской бомбардировки. А мне надо для писанины. Не смертельно, конечно, можно просто сказать, что погибла во время войны, но и конкретики хочется, и самой уже интересно. Только вот сегодня два часа себя уговаривала идти в библиотеку, даже покидала в лист заказа три книги о Кандинском, но так и не пошла. Это ж пока доползёшь, пока всю эту кучу страниц изучишь, а найдёшь или нет - ещё неизвестно. В принципе не смертельно, первый раз что ли. Но погода такая тленная, что только сидеть на кровати

---

Итого за день: сделала обложку к фанфику на зимнюю битву и написала стихи. Задротище. Но СТИХИ! Давно не писала. На самом деле, я почему-то очень люблю писать стихи как часть прозы. При том что я вообще стихи писать не люблю. Даже в Билла Брука два оформила отдельными главами.

---

Покупаю в магазине на подарок зажигалку за 2,5 тыщи.
- Положить в пакет?
- Он бесплатный?
Так неловко получилось.

---

Типичный юмор от меня.

Из фикла про Галлавичей:

- Микки и Светлана?
- Точняк. Вот Светлана. Она просто теперь рыжая. И без сисек. Я сказал ей, что гей, и она решила их отрезать, - не реагируя на уже почти свёрнутую узлом руку, Микки постепенно лишал учительницу улыбки, пока Женя его не перебил.
- Это мой папа Йен, миссис Норрис! – завопил он так, что все собравшиеся в классе родители сразу стали тише.

Из вчерашней писанины:

— А, вы племянник Анны Марковны! — воскликнула Леночка. — Она говорила, что у вас будет ключ.
— Я… эээ…
— Точно, племянник, — встрял Данила. — Лёня, покажи ключ.
Лёня, встрепенувшись, достал из кармана ключ от ячейки.
— А вы?… — Леночка перевела взгляд на Данилу. — Я прошу прощения.
— А я тоже племянник Анны Марковны. По другой линии. У неё просто два брата было, только один в детстве ломал оба бедра, поэтому ростом не вышел.
Леночку заклинило: она так и замерла, забыв снять с лица улыбку.
— Это мой друг, — крякнул Лёня.

---

Предполагалось, что у меня будет отпуск на этой неделе, что ко мне приедет Оливер, и мы пойдём на вечерний сеанс "Дождливого дня в Нью-Йорке". По факту же отпуск пришлось перенести, чтобы поболеть, Оливер ко мне никогда не приедет, а "Дождливый день" я смотрела с Крис днём. Как всё обернулось.
Фильм очень понравился. Тимоти так органичен в этой атмосфере. Нужно будет только пересмотреть с оригинальным звуком.

---

В понедельник будет семь лет моему дневнику.

---

Полтора года провалялся текст, решила выложить для внесения в перепись. У меня от него странные ощущения остались. Помню, что бесконечно слушала и пела эту песню. Настроение в итоге вышло именно такое, как нужно, душное само по себе. Но и писалось оно тоже душно. Поэтому мне не очень нравилось то, что в итоге получилось. Но теперь думаю, что это всё-таки вполне неплохо.

мини, 1521 слово, 00q, драма, романс, pg-13

Удушье

How do I live? How do I breathe?
When you're not here I'm suffocating

Как же мне жить? Чем дышать?
Когда тебя нет рядом, я задыхаюсь.

Sam Smith — «Writing's On The Wall»
(OST к «Спектру»)

На рассвете тусклый солнечный свет проникает в комнату сквозь прозрачные занавески. Кью сидит на краю кровати, собирая босыми пятками прохладу с пола. Он ненавидит это утро за то, что оно случилось. Он заочно ненавидит этот день и всю свою последующую жизнь. Кью встаёт, высвободив худое обнажённое тело из последних ленивых объятий смятой постели, и снимает со стула струящийся шёлковый халат. Он отворачивается от окна, так что лицо погружается в тень, и смотрит на загорелую спину Джеймса, наполовину скрытую под белым одеялом, на его затылок, обнимающие подушку руки. Кью ненавидит Джеймса, но его тело всё ещё безвольно обожает эту спину, эти руки. Ему становится холодно и неуютно стоять тут обнажённым. Поспешно завернувшись в халат, Кью выходит из комнаты. Он знает, что Джеймс не спит.

Горячая вода только обжигает, но не помогает согреться. Кью смотрит на своё отражение в зеркале, разглядывает его, но, кажется, оно ничуть не изменилось — такое же застывшее, будто неживое.

Больше всего этим утром Кью ненавидит самого себя.

Он выходит в кухню и брезгливо поджимает губы. Тут грязно. Кью спешит смести с пола осколки разбитого бокала — он сам смахнул его со стола в неловкой попытке спастись от Джеймса и его горячих поцелуев. Компульсивно расставляет все рассыпанные по столу склянки, протирает мыльной салфеткой все поверхности. Собирает разбросанную одежду. Но как бы он ни старался, какую бы скрупулёзную чистоту не наводил, ему никак не удастся вычистить воспоминания о прошедшей ночи, когда Джеймс бесстыдно и грязно соблазнил его прямо на этой кухне, трахнул здесь же, на столе, заставив стонать и подставляться, словно шлюха.

Занявшись приготовлением кофе, Кью слышит, как Джеймс принимает душ. Как, должно быть, у него всё просто: просто прийти, просто взять, просто смыть лишнее. Кью раздражённо относит в комнату одежду и оставляет на постели. Он займётся уборкой здесь чуть позже.

Джеймс появляется в кухне уже одетым — он пахнет мылом и хранит на лице эту свою снисходительную полуулыбку. Заправляет запонку и садится за стол. Мог бы взять и уйти, но нет, садится за этот чёртов стол.

— Кью.

— Джеймс.

Снова эти душные формальности. Кью молча ставит перед ним кружку, а сам остаётся стоять в стороне. Он хочет остаться один. Хочет снять с кровати грязную постель и зашвырнуть её в стирку. Хочет забраться в горячую ванну и выскоблить себя жёсткой мочалкой. Кью хочет кричать, но вместо этого он вынужден нервно стоять на кухне, ждать, пока Джеймс допьёт свой кофе, и вести бессмысленный разговор.

Нужно ли его подвезти? Нет, спасибо, ещё рано.

Наконец оставшись один, Кью соскальзывает на пол и бессильно закрывает глаза.

Джеймс никогда не пришёл бы, если бы только знал, как Кью его любит. И лучше бы он никогда не приходил.

***

— Кью, нужна помощь.

Он вздрагивает, когда слышит голос Джеймса в наушнике.

— Минуту, 007.

Кью отслеживает его в операции на официальном приёме, но никак не может войти в состояние привычного отчуждения в такие моменты — ему трудно дышать, словно горло стянуто жёстким ремнём.

— Чем, по-вашему, мне заниматься тут целую минуту, Кью? Делать вид, что ищу туалет?

В другое время Кью ответил бы на этот тон, но сейчас он молчит. Он, в отличие от Джеймса, не может делать вид, что произошедшее ночью было обычным, ничего не значащим делом. Кью чувствует себя выпотрошенным и нафаршированным этим деланным безразличием, этим будничным сарказмом, от которого сейчас откровенно тошнит. Ему душно и срочно требуется выйти на воздух, но он не может бросить операцию.

Кью сосредоточенно перебирает нервными пальцами клавиши, стараясь удерживать на этом внимание. На экране перед ним план здания и видео с камер слежения. Он видит Джеймса и направляет его в нужное место короткими точными указаниями ровно до того момента, пока не подпускает к нему близко двух охранников, пропустив их на одной из камер, а после не может найти быстрого отхода.

Пока Джеймсу приходится разбираться с охранниками, Кью выходит из операции, потеряв сознание от приступа удушья. Он медленно падает на пол.

***

Джеймс не интересуется самочувствием Кью. Не спрашивает, почему ему стало плохо. Не разговаривает совсем — целует сразу у двери своими жадными губами. Он снова пьян, снова не в себе, никаких формальностей, никаких прелюдий — голодный необузданный секс прямо с порога.

— Нет, Джеймс... — говорит Кью, но его тело говорит «да» и бесстыдно позволяет делать с собой что угодно, затуманивая разум.

Кью ненавидит себя за эту реакцию, за невозможность противостоять поцелуям и ласкам, за то что отдаётся, как дешёвка, позволяя пользоваться собой, своими чувствами. Кью ненавидит себя, но ничего не может с этим поделать. Ему до одурения хорошо. Он стонет и выгибается под горячими руками, упиваясь не близостью — лишь её иллюзией.

Он вновь просыпается на рассвете с этим гнетущим чувством фальши внутри.

Он хочет не этого.

Но дело не в том, чего он хочет, а в том, что может получить. Чего заслуживает.

Кью знает, что откроет чёртову дверь и сегодня вечером, и в другие вечера тоже. Что будет слушать, как Джеймс смывает его в водопроводную трубу снова и снова — пока не иссякнет до дна. Что будет молча терпеть это душно-ироничное…

— Кью, — каждый раз после душа.

— Я ненавижу тебя, Джеймс.

И этот пристальный взгляд с раздражающей полуулыбкой.

Кью хочет не этого. Но он будет терпеть всё, пока не сломается.

А иначе… как же ему жить дальше?

***

Доктор говорит, что это психосоматическое. По описанию похоже на приступы астмы, но с бронхами Кью всё в порядке. Он советует обратиться к психологу. Кью слушает молча, кивает, спрашивает, может ли он идти теперь. Он знает, кто доктор передаст результаты обследования Мэллори. Что придётся ходить к психологу. Ему всё равно. Он хочет выйти на воздух, чтобы хотя бы немного подышать.

Кью обращает внимание на то, чего раньше не замечал. Например, что в бункере нет окон, и если отключить электричество, всё погрузится в кромешную тьму. Или что в его отделе всегда тихо, никто никогда не производит шума. То, что раньше было естественным, кажется ему странным сейчас.

Странно, что когда Джеймс приходит сюда, он ведёт себя так же спокойно-собственнически, как и всегда. Трогает всё подряд, просит помочь ему, в очередной раз нарушив закон. Странно, что Джеймс ведёт себя с ним так же, как и со всеми остальными.

Странно, что только в его присутствии Кью становится легче дышать.

Он ломается на третьей неделе. Все эти разговоры с психологом в неуютной тесной комнате, похожей на лифт. Мэллори предлагает взять отпуск. Кью не представляет, чем может заняться помимо работы. Он просто не открывает дверь однажды. Стоит, прислонившись к ней спиной, и слушает, как Джеймс приваливается к ней с другой стороны. Кажется, что слышно его тяжёлое дыхание. Кью хочется спросить, зачем он это делает, зачем приходит, но сам он дышит так часто, что может отключиться снова в любой момент. Он может умереть здесь, оставшись совершенно один.

Может быть, это не так уж и плохо.

***

Если Кью провалит ещё одну операцию, его отстранят от работы. Мэллори повторяет это раздражённым голосом, потому что ему осточертело. Кью нервничает, на нём нет пиджака, рукава рубашки закатаны, напряжённые пальцы скользят по клавишам, пока сосредоточенный взгляд следит за экраном. Только чёртов Бонд остаётся по-прежнему спокоен. Второй агент ранен, и он сообщает, что нужен врач.

— Уже отправляю. — Он даёт знак кому-то в сторону, слишком много сил уходит на всё остальное. — Объект движется на запад в синем седане, номера лондонские.

Кью тянется к кружке, чтобы сделать глоток давно остывшего кофе. Джеймс садится в машину. На секунду кажется, что его глаза встречаются с камерой.

— Кью?

— 007.

— Почему ты перестал открывать мне дверь?

Кью неловко смахивает кружку на пол и жмурится от шума, с которым она падает. Выплеснув кофе, она почему-то не разбивается.

— Ты предлагаешь мне ответить прямо сейчас, когда слушает всё МИ-6?

— Да, пожалуйста.

— Потому что я люблю тебя, Джеймс. Сейчас поворот налево, и ускорься, ты отстаёшь.

— Кью?

— 007.

— Я приглашаю тебя на свидание.

— Хорошо. Мы можем вернуться к делу сейчас?

Мэллори остаётся только вздыхать, что он уволит обоих. Но на этот раз миссия завершается успешно.

***

Кью пьян до фейерверков. Он сидит у открытого окна и, обдуваемый ветром, смотрит на оранжевые фонари, растянутые вдоль дороги, словно янтарные бусы. Чёлка развевается во все стороны. Кью дышит. Ему так нравится дышать полной грудью. В голове плавают цветные водяные пузыри удовольствия.

— Джеймс? — не поворачиваясь, спрашивает он совершенно пьяным голосом.

— Кью.

Бонд сидит за рулём и иногда переводит на Кью спокойный, несвойственный ему лёгкий взгляд, но тот этого не видит.

— Ты когда-нибудь любил?

— Я не помню.

Кью фырчит. Он хотел бы разозлиться, но выпил слишком много коктейлей для этого.

— Тебе самому от этой фальши не дурно?

Джеймс молчит какое-то время, но потом всё-таки отвечает:

— Да, любил.

Кью поворачивается и смотрит на него, сталкивается с этим взглядом. Он испытывает облегчение — не от того что Джеймс, оказывается, умеет любить, а от того как просто и честно это прозвучало. Кью чувствует, как в горле собирается комок, чувствует давящую слабость во всём теле, но не может позволить себе разрыдаться и только неровно выдыхает:

— Ненавижу тебя, Джеймс. Зачем ты меня так напоил?

— Ты любишь меня. И ты сам себя напоил.

Кью вдыхает так много воздуха, сколько может набрать, и пропускает через себя. Машина останавливается у подъезда, когда он уже прилипает к креслу, словно подтаявшая на солнце сладкая вата, и совершенно не может собрать тело в кучу. Джеймс берёт его на руки и несёт в квартиру. Сбрасывает с постели покрывало и опускает безвольное тело.

Они вдвоём лежат поперёк кровати и смотрят в потолок. В комнате темно и тихо. Слышен лишь шорох развевающихся у открытого окна занавесок.

---

Три главы про Данилу и Лёню накатала. Осталось сорок восемь.

---

Повышенной волосатости пост. Простите, но я ооччень люблю этих ребят.

Тим в Корее и Лукас в Лондоне

---

Понравился "Медленный Запад". Понравился Майкл, очень понравился Коди, понравилась режиссура и музыка. Нетипичный красивый вестерн.

картинка

---

Кстати, о снах. Вчера думала, с чего мне вдруг приснился брат. Причём, совершенно необычным образом. Это вроде как его свадьба, но мы почему-то пришли не в загс, а, кажется, в музей какой-то. И нет невесты. Помню только маму. И я помню, что брат играет на фортепиано. Это как "ну что ты можешь нормального сыграть", но он вдруг играет что-то необычное. И в процессе у него очень сильно идёт носом кровь, прям ручьём. Я волнуюсь, даю ему какие-то салфетки, но крови очень много. И я спрашиваю у охранника, есть ли тут медпункт, а он тоже весь в этой крови, говорит, что очень далеко. Я иду, иду, спрашиваю у людей дорогу и всё-таки нахожу медпункт, но там все какие-то аморфные. А чувство у меня очень сильное, что вот сейчас он умрёт.

---

Есть один давний сон, который я иногда путаю с воспоминанием. Я еду в Ростов, но мне звонят и говорят, что лекций не будет, а ехать сразу обратно не хочется. И я иду гулять по Ростову. Иду куда-то над Доном. И там удивительно красиво. Я помню, как вижу правую от моста часть, вид такой, будто там карнавал, очень ярко. Помню, как иду на левую сторону по берегу, который возвышается над Доном, помню лес. Но больше всего помню свои ощущения. Мне очень красиво и очень уютно.
Иногда это просто всплывает в моей голове, и я думаю: о, надо пойти туда погулять опять. Но потом я вспоминаю, что это сон и ничего такого в Ростове нет, от набережной всё застроено улицами. А сегодня, ну надо же, я вспомнила об этом сне в другом сне и снова пошла в этот лес.

---

И вот ты перерыл всё прошлое, вроде бы простил всё, что болело, и даже вспомнил то, что уже сто лет как прошло, выкопал и выбросил кучу дряни. Остаётся только сделать самое паршивое — простить себя и избавиться от чувства вины перед всем белым светом за своё существование. Фуф. Понять бы ещё, как это сделать. За что хвататься, с чего начинать. Поле не паханное.
Поперечитывала много своей старой писанины и ужаснулась. Поудаляла без всякого сожаления целую кучу всего. Очень много бестолкового и очень много мрачного, такого, как я ну совсем не люблю, прям вот нагнетание мрачности, безысходность, крайности, фу. Тоже своего рода медитация — удалять всё это. Ты как будто смотришь на себя прошлого. И радует, что взгляд меняется, становится более ясным и взрослым, нет больше ресурсов, чтобы вот это нелепое считать хорошим. Как многое сейчас стало для меня выглядеть по-другому.