фанфикшн

[mono-in-life]

Наконец-то дописано. Давно меня так не перевозбуждал какой-то текст.

Название: Падение «железного занавеса»
Персонажи: Илья, Наполеон, дети
Рейтинг: PG-13
Жанры: AU, юмор, повседневность
Размер: миди, 7097 слов
Описание: Небольшие зарисовки о двух папашах-одиночках.
Примечание: Временные рамки пришлось сдвинуть на 1992-й год, хотя я не уверена, что такая ситуация возможна в данное время, но будем считать это маленькой исторической вольностью.

1. Познакомились

1. Познакомились

Илья Николаевич Курякин был человеком советским по эталону: красота писаная, недюжинный ум, богатырская силушка и сибирская закалка в нём сочетались в степенях, превосходящих человеческие. Помимо прочего, Илья Николаевич был мастером спорта по самбо, гребле и шахматам и вот уже пять лет преподавал иностранные языки в МГУ. А главное — он беззаветно любил свою Родину и, как полагалось, клял Горбачёва за её развал, но исключительно литературными словесами — прочих не употреблял. Нервы, правда, у него иногда пошаливали, но исключительно, когда дело касалось святых тем, а тут, как говорится, и не грех.

При подобной палитре достоинств и несомненном суммарном очаровании Илья нравился толпам дам, но, как и приличная мечта, был недосягаем, и первая его жена, она же последняя, вероятно, ощущая себя на таком фоне слишком блёклой, покинула его после одного года совместной жизни, отдавшись в объятья какого-то жалкого иностранца и оставив на память о себе записку и вечно вопящего младенца. Записку Илья растоптал и сжёг, а из ребёнка принялся с партийным энтузиазмом растить приличного советского человека, что семь лет спустя и уже больше полугода как перестало быть актуально. Но Илья Николаевич остался верен прежним идеалам, скучал по прошлому и в разговорах с иностранцами позволял себе некую словесную разнузданность, в красках расписывая небылицы о своём домашнем медведе Геннадии, который в минуты тоски играет ему на балалайке и ходит в магазин за водкой.

Словом, иностранцев Илья Николаевич недолюбливал. За то, что жену ему попортили, что выписали Горбачёву Нобелевскую премию, будь он неладен, да и просто так, за всё, что в газетах о них писали.

Однако однажды случилось так, что, пока Илья Николаевич сидел за своим столом и заполнял документацию, в университет приняли работать американца. И не абы кем, а преподавателем. И не просто приняли, а ещё привели знакомиться, не спросив самого Курякина, надо ли ему это.

— Вот наш Илья Николаевич Курякин! — объявил ректор, входя в кабинет с молодым мужчиной в синем костюме в крупную клетку от Пал Зилери.

Оторванный от дел Илья, неблагородно вздохнув, поднялся с каменным выражением лица.

— Илья Николаевич, познакомьтесь, это Наполеон Соло — наш новый преподаватель истории искусства, настоящий эксперт. Надеюсь, вы поможете ему освоиться. Не хотелось бы поручать неженатого мужчину нашим дамам. Знаете, все эти женские дела... — Ректор добродушно улыбался, игнорируя сверлящее его лоб недовольство Курякина. — К тому же, мистер Соло тоже сам воспитывает сына. Уверен, вы найдёте общий язык.

Здесь следует немного отвлечься и сказать пару слов о мистере Соло, который, хоть и сочетал в себе неменьшее разнообразие достоинств чем Илья Николаевич, гордостью своей страны не был. Причиной было то обстоятельство, что экспертом в области искусства он стал, промышляя оным на чёрном рынке с самых времён своей службы в святая святых — армии США. Хладнокровно опустошая частные коллекции с воровским мастерством первого класса, мистер Соло жил в своё удовольствие и ел ризотто с трюфелями до тех пор, пока не угодил в сети ЦРУ. Бравые ребята сочли улов слишком ценным, чтобы пустить на уху, и прихватили Наполеона за причинное место, заставив отработать все грехи перед нацией. После чего вычистили ему репутацию добела и спровадили из страны, от греха. А чтобы сие не выглядело чересчур благородно, спровадили его в Россию. С одной стороны как жест доброй воли в честь примирения: от нашего стола вашему — профессионал! лучший в своей науке! С другой — никакого разочарования, если вдруг он опять что-нибудь сопрёт.

Что же касается супружеской жизни, то по официальной версии мистер Соло был неутешным вдовцом. Действительное положение вещей состояло в том, что миссис Соло была завербована и сдала дражайшего мужа со всеми потрохами. О её дальнейшей судьбе ничего неизвестно.

Илья Николаевич, разумеется, обо всём этом не ведал, но вышеобозначенная неприязнь к отсталым капиталистам и впитанная с молоком матери бдительность помешали ему возлюбить ближнего своего, как самого себя. Проще говоря, новый коллега ему ни черта не понравился, о чём он и поспешил по прямоте своей русской души сообщить.

— Сложно же вам у нас будет с таким именем.

— А вам с вашей фамилией как?

— А вашего сына зовут случайно не Адольф?

— Его зовут Феликс.

— В честь Дзержинского?

— Илья Николаевич!

Курякин степенно перевёл взгляд на ректора, будто оскорблённый тем, что его прервали.

— Где ваше русское гостеприимство?

— Предпочитаю советскую бдительность.

Ректор улыбнулся, мистер Соло тоже, причём так, будто ситуация его каким-то образом забавляла. А Илья не любил, когда над ним смеялись. Это могло вызвать у него невротический приступ.

— «Железный занавес» пал больше года назад, Илья Николаевич. Выделите мистеру Соло стол. И покажите город. Уверен, вы скоро поладите.

Ректор похлопал Илью Николаевича по плечу, пожал руку мистеру Соло и вышел из кафедры довольный собой. Илья тут же перевёл на американца полный всего своего неприязненного отношения взгляд. Наполеон смотрел в ответ с иронией.

— Так вы, стало быть, большевик.

Его свободный русский со смешным акцентом мог бы вызвать умиление у любого, окромя Ильи Курякина, ибо Илья Курякин и его принципы так просто не сдавались.

— До Красной площади пять минут пешком, — сообщил он и, указав направление коротким жестом, опустился обратно на свой стул.

Наполеон издал короткий смешок, и у Ильи Николаевича задёргался палец.

— Что на счёт стола?

Уткнувшись в свои бумажки, Илья ответил, что свободных столов нет.

— Тогда я воспользуюсь вашим?

В следующее мгновение Илья Николаевич предался гневу, подскочив на месте, и только гора документации, придавившей стол к полу, спасла его от трагедии. Он покинул кабинет, оставив американца удивлённо смотреть себе вслед, но уже через несколько минут вернулся со столом. Сбросив ношу посреди кабинета и молча смерив мистера Соло гордым взглядом, Илья вернулся к своим бумажкам.

Вот и познакомились.

2. Девочка и Филя

2. Девочка и Филя

Илья Николаевич стоял перед двумя растрёпанными мальчишками, вытаращившими на него полные невинности глаза, даром что только три, а четвёртый в свете синего фонаря слегка подкашивал. И фонарь, и глаз принадлежали мальчишке темноволосому, в слегка подпачканном костюме с покосившимся галстуком. У светловолосого же, второго, мальчишки в примятой ветровке то и дело подтекал нос, причём, только с одной стороны, и он пошмыгивал им, не решаясь вытереться рукавом.

В руках Илья Николаевич держал нечто круглое и обоюдовыпуклое, что при ближайшем рассмотрении можно было опознать как черепаший панцирь, раскрашенный по-военному.

— Он сказал, что у меня женское имя!

— А он назвал меня Филей!

— Филей?

— Моё имя — Феликс!

— Фе... Твою мать.

— Пап, ты ругаешься.

— Сына. Не беси папу. Что я тебе говорил по поводу драк?

— Не бить по лицу?

— А на чём, по-твоему, находится глаз?

— На лице?

Илья Николаевич воззрился на сына пронзительным взглядом, в котором разом читались и воспитательная речь, и нудный комментарий на тему «из чего состоит лицо», и чистка картошки в виде отработки.

— Пап, я не успел сообразить, он сказал, что есть даже такой фильм, про тётку, и её зовут, как меня, и оно само собой — раз! и в глаз, а он мне — бац! и по носу. Вот, смотри!

И мальчишка — не кто иной, как Никита Ильич Курякин — принялся с гордостью демонстрировать ноздрю с подсохшей багровой коркой.

— А мой папа говорит, что споры решают кулаками только мужланы и невротики, а воспитанные люди умеют договориться, — сообщил темноволосый Феликс.

Илья Николаевич чуть было не выпалил, что в гробу он видел некоторых пап, да вовремя был остановлен.

— Поэтому, мы сначала подрались, как мужланы и невротики, а потом, как воспитанные люди, договорились!

— Договорились? — Илья тряхнул несчастной черепахой и резко развернулся. — За мной. Оба.

— Вот! — возвестил он, распахнув двери кафедры, и сидевший за столом мистер Соло обратил взгляд ко всей вошедшей троице, отчего глаза его расширились и слегка выползли на лоб. — Познакомьтесь. Девочка и Филя. Как невротики, подрались, как воспитанные люди, договорились и, как балбесы, спёрли вот это в живом уголке школы.

Наполеон моргнул и повернулся на стуле всем корпусом.

— Он пустой? — спросил, кивнув на панцирь.

— Что?.. Какая разница!

— Вы им так трясёте, что будь там что-нибудь, оно бы уже оторвалось и вывалилось.

Илья кашлянул, вытянулся во весь свой исполинский рост и перестал трясти черепахой.

Наполеон тем временем повернулся к детям.

— И зачем вы украли черепаху?

— Мы не украли, папа, мы взяли её погулять, — степенно ответил Феликс, который говорил по-русски не очень уверенно, но вполне грамотно.

— Мы хотели устроить ей насыщенную жизнь, ведь в школе так скучно! — выпалил Никита.

— Выбросить из окна с парашютом, — уточнил Илья Николаевич.

Мистер Соло приложил ладонь к лицу.

— И чья это была идея?

— Моя! — хором выпалили мальчишки.

Наполеон тяжело вздохнул. Илья вместе с черепахой опустился на первый попавшийся стул. Дело было худо. Их дети подружились.

3. Кто класснее

3. Кто класснее

Однажды вечером в квартире Курякиных было сделано провокационное заявление.

— Мы решили обменяться папами!

И пока Илья Николаевич пребывал в осмыслении озвученного, дитя, страдальчески вздохнув, пояснило:

— Ты у меня не классный…

Курякин-старший сложил руки на груди и закинул ногу на ногу, приняв позу повышенного скепсиса.

— С чего это?

— Феликс сказал, что у него есть видик, и по выходным они с папой ходят в прокат и берут всякие фильмы, а потом смотрят — и «Терминатора», и «Крепкого ореха», и…

— Ореха?

— Ну я точно не помню, как там! А ещё они ходят в Макдональдс и покупают там мороженое! А я сказал, что ты у меня не классный, потому что мы только ходим в музеи и к прабабушке на пирожки. А Феликс сказал, что ты класснее, и тогда мы решили поменяться на один день, чтобы определить, кто по правде класснее!

— Ты же тазиками бабушкины пирожки уплетаешь.

— Ну па-а-ап.

— Никакого обмена.

— Ты боишься быть не класснее?

По правде говоря, Илья Николаевич очень не любил, когда его брали «на слабо»…
Однако вместо акта обмена был произведён акт слияния, и субботним днём крайне недовольный всем светом Курякин-старший и счастливый до опупения Курякин-младший появились на пороге квартиры, где обитало американское семейство. Илья Николаевич сразу же сообщил, что он тут не по своей воле и вообще пришёл охранять сына от развратного капиталистического влияния. Мистер Соло, по привычке иронично улыбаясь, пропустил гостей в зал.

Рассевшись на длинном диване, смотрели комедию «Один дома». Вернее, дети смотрели. Илья же пытался оградить их от «американщины», а мистер Соло — от Ильи. Курякин был невыносим и каждую сцену комментировал с усердием комсомольского работника.

— Илья, ваши предки случайно в НКВД не работали? — интересовался Наполеон. — Ежов вам не родня по матери?

— Я вас попрошу моей семьи не касаться, — отвечал Курякин, подёргивая пальцем.

— А что это, вам моей можно касаться, а мне вашей — нельзя?

— Попрошу. Я на личности не переходил.

— Всего лишь назвали всех американцев тупыми.

— Не тупыми. А безнравственными, безответственными, аморальными…

— Отлично.

— Вам смешно, что родители забыли ребёнка дома, потому что он невоспитанный и…

В этот момент Никита особенно громко захохотал, и Илья Николаевич состроил невозмутимое лицо.

— Это, чёрт возьми, кино! — воскликнул мистер Соло. — Вы ведёте себя, как дитя. Ещё немного, и я начну думать, что вы таким способом скрываете вашу к нам симпатию. Ешьте уже своё мороженое!

— Ваше американское мороженое… — начал было Илья Николаевич, но с гордым видом закрыл рот и взял стаканчик из Макдональдса.

Весь последующий просмотр он молчал и не отводил взгляда от экрана, скрывая невольно рвущийся наружу смех за приступами кашля.

*

В воскресенье пошли в Третьяковку. Илья Николаевич по случаю вместо своей привычной вельветовой курточки орехового цвета приоделся в костюм с бабочкой и ходил гордой походкой знатока, пока Наполеон не сообщил ему, что эта бабочка к костюму не подходит и не испортил весь шарм, а заодно и выражение лица Курякина.

Никита вдохновлённо мотался по залам и знакомил Феликса со всеми картинами, которые знал.

— Павел Михайлович! — помахал он портрету кисти Репина. — Привет! Феликс, познакомься с самим Третьяковым, без него бы тут ничего не было, представляешь?

— Сына. Что это ещё за «привет». Поздоровайся, как следует.

— Здравствуйте, Павел Михайлович! — вытянувшись по струнке, отчеканил Никита.

— Павел Михайлович, — Илья культурно кивнул портрету, проходя мимо. Наполеон, добродушно улыбнувшись, кивнул портрету тоже.

За два часа, проведённых в галерее, семья Соло познакомилась с «большу-у-щими» «Богатырями», с мальчиком Васей из «Тройки», с двумя «неждалями», с тётей Люсей, которая на самом деле была «Неизвестной» Крамского, но «жуть как похожей на тётю Люсю из третьего подъезда», с особенно любимым Никитой «Апофеозом войны» и ещё множеством картин, потому как мальчик хотел выдать всё и сразу. Мистер Соло поделился парочкой известных ему интересных фактов о некоторых картинах, а Илья на этот раз ни на что не бубнел и не возмущался, хотя и продолжал кукситься из-за бабочки. В целом же экскурсия прошла увлекательно и гораздо более мирно, чем предполагалось.

Всё испортил вынесенный младшим поколением вердикт. Прозвучал он дословно так:

— Мы решили, что у нас оба папы классные!

4. Грудь Ирочки Петровой и международные отношения

4. Грудь Ирочки Петровой и международные отношения

Илья Николаевич никогда в своей жизни ни за кем не подглядывал, но университет — дело такое: когда двери в аудиторию открыты, мало ли чего увидишь. Вот он и увидел, как сидит Наполеон Соло за столом, а перед ним — женская грудь, большая, в розовой кофточке с вырезом. Грудь принадлежала Ирочке Петровой, Илья Николаевич сам её не раз видел в этой самой кофточке. Ирочка носила грудь так, будто та была достаточным условием для получения диплома и как-то оправдывала нежелание учить немецкий. Илью Николаевича это всегда ужасно нервировало, и Ирочка носила ему на пересдачи свою грудь так часто, что стали уже поговаривать, будто его никакая грудь не берёт, потому что он… ну, того… не по части грудей, в общем. Илья того не знал, а если бы и знал, ничего бы всё равно не изменил, ибо дело было не в груди, а в принципе. Курякин хороших оценок никогда просто так не ставил. И плохих тоже, между прочим.

И вот, значит, сидит Ирочка, а мистер Соло ей пятёрки рисует за красивую грудь. Во всяком случае, так это живо Илье Николаевичу представилось, что он со психу пошёл не в ту сторону. И на кафедре потом сидел весь мрачный, а при виде вошедшего Наполеона ещё сильнее помрачнел.

— Вы чего такой угрюмый? — бодро спросил мистер Соло, улыбаясь своей иронично-снисходительной улыбкой-специально-для-Курякина.

— Скучаю, — в тон своему виду ответил Илья.

— По мне?

— По «железному занавесу».

— Что на этот раз? — вздохнув, поинтересовался мистер Соло докторским тоном.

— А вот мне интересно, во сколько же баллов вы оценили талант Петровой?

— В четыре. Ответ был недостаточно полный.

— Не хватило ещё пары сантиметров выреза?

Наполеон несколько секунд смотрел на Илью молча. А потом уселся рядом с его столом, сложил на груди руки и закинул ногу на ногу, странным образом скопировав скептическую позу самого Курякина. И спросил:

— Вы, простите, ревнуете грудь или меня?

Илья Николаевич был так оскорблён, что никак не мог придумать ответ и только возмущённо сопел.

— Ну всё. Идёмте, — заявил вдруг мистер Соло, быстро поднялся и застегнул пиджак.

— Куда? — слегка оторопело поинтересовался Илья, забыв ответить на оскорбление.

— Вы меня достали. Я вас напою, и вы расскажете мне наконец, в чём ваша проблема.

— Нет, спасибо, я не пью.

— Что прям никогда?

— Только по поводу.

— День принятия конституции Америки сгодится?

В следующие несколько секунд между ними происходил молчаливый диалог взглядами. И уж если в словах Илья Николаевич был ограничен культурой речи, то во взглядах он ничуть не стеснялся выражать своё отношение во всей полноте. Однако — странное дело — на мистера Соло это не подействовало. Он не отвернулся, как все прочие, и не сделал вид, что ничего не замечает. И даже — что было совсем уж из ряда вон — не состроил из себя этакое непробиваемое нечто, которое никаким взглядом не возьмёшь, ибо плевать оно хотело. Наполеон смотрел спокойно, если даже не сказать заинтересованно, будто он мог вынести Илью со всеми его несвежими потрохами. И Илье сделалось неуютно. На него никто никогда вот так вот прямо таким взглядом не смотрел.

И произошло чудо — он подскочил из-за стола, буркнул «да боже, иду я, иду» и слегка агрессивной походкой вышел из кафедры.

Сидя за столом в среднего качества ресторанчике по соседству с сомнительного свойства компашкой в спортивных костюмах, Илья Николаевич поначалу международные отношения налаживал неохотно. Но выведав в подробностях, что Ирочка действительно свою четвёрку заслужила, он слегка подобрел, ибо найти единомышленника по принципам было приятно. А подобрев, он так быстро напузырился, что вскоре перешёл с мистером Соло на «ты», стал звать его Ковбоем и выдал всю свою подноготную скопом: и про жену, такую-этакую, и про гада-иностранца, который её упёр, и про Горбачёва, и про все свои коммунистические взгляды на мир. Наполеон слушал внимательно, подливал оперативно, охотно поддакивал на баб, которые дуры, и особенно на то, что если б не сын, то нашёл и прибил бы, а потом на пьяную голову пытался объяснить, зачем ему свою-то прибивать, если она уже. А дальше пили, не чокаясь, за «покойную» миссис Соло, земля ей пухом, и Илья как-то вскользь упомянул мать, но так сдержанно и хмуро, что будь Наполеон потрезвее, он бы и лезть в святое не стал, однако пустел уже второй графинчик, язык успевал говорить быстрее, чем голова думать, и не влезть в святое было никак нельзя.

— А отец твой жив? — поинтересовался язык мистера Соло.

— Этого мне неизвестно. Вот, — ещё сильнее похмурнев, Илья Николаевич закатал рукав, будто собирался Наполеону вмазать прямо по лицу, но только стукнул локтем по столешнице, так что посуда на ней подпрыгнула, жалобно звякнув, и показал наручные часы на кожаном ремешке. — Практически всё, что у меня от него осталось. Забрали, когда мне было десять. И ни слова, ни строчки, твари болотные, даже приговор не сообщили. Оно-то понятно, по какому приговору так забирают… Всю квартиру наизнанку выдрали. Это потом я понял, что он работал в КГБ. Никогда о себе ничего не рассказывал, часто был в разъездах, привозил всякие вещички из-за рубежа, в шестидесятых-то. Он для меня был как… я просто от гордости лопался, когда он был дома. И даже сейчас ни черта не могу добиться, дело засекречено.

— Разве уже не рассекречивают?

— Для потехи народа, то, о чём в газете можно написать, — хмыкнул Илья Николаевич.

Наполеон молча налил ещё по одной. Снова не чокаясь, задумчиво выпили.

Дальше события развивались сумбурно с участием компашки в спортивном. Сначала кто-то заинтересовался временем, потом часами и, возможно, деньгами, и вследствие не достигнутого взаимопонимания Илья Николаевич немного вспылил, что выразилось в лёгком треморе пальцев и тяжёлом рукоприкладстве к чьим-то частям тела.

Всего последующего Курякин не запомнил, но на утро его голова болела так, будто ей не только пили, но и стучали по твёрдым поверхностям. Такого катастрофического похмелья у него не бывало отродясь, и не произнеся за всё утро ничего, окромя двадцатикратного "сына, помолчи", Илья Николаевич прибыл в университет с видом постиранного филина, намереваясь сообщить мистеру Соло, какая он сволочь, но тот вообще на работу не явился, и декан с почти злорадским видом попросил Курякина занять часы, чтобы студенты не простаивали. За шесть пар он не услышал ни одного вопроса и вообще ни писка, ибо выглядел пугающе и хрипел, как заядлый курильщик.

А Наполеон появился на следующий день, как ни в чём ни бывало, весь из себя и даже без признаков угрызения совести по поводу того, что коллега из-за него чуть не помер. Илья уже отрыл было рот, чтобы обозвать его сволочью, но не успел — под носом появилась папка с бумагами.

— Копия дела твоего отца.

Илья вздрогнул, ему как-то сразу стало душно.

— Откуда?

Мистер Соло молча подёрнул плечами, и слегка постыдная история о знакомстве с неким русским полковником осталась его тайной, да и бог с ней с историей, Илья как-то сразу позабыл, что Наполеон — сволочь, и даже немного воспылал к нему нежными чувствами. Он дрожащими руками открыл папку.

Из куцых материалов по делу было ясно, что Николая Курякина осудили по приговору «измена Родине» на двенадцать лет без права переписки. Связь с ЦРУ толком доказана не была, хватило и одного подозрения — стандартная чистка аппарата. Отсидев полный срок, он был освобождён, но в Москву так и не вернулся, вероятно из чувства стыда перед опозоренной семьёй. Наверняка он был ещё жив, но его местоположение по-прежнему оставалось загадкой.

Илья Николаевич, прочитав бумаги, весь день был сам не свой, а вечером предложил Наполеону снова напиться.

5. Смотрины

5. Смотрины

Бабушка Ильи Николаевича была святой женщиной, но всё же женщиной и иногда доставала. Илья воспитывался у неё с четырнадцати лет, и с тех самых пор она пыталась пристроить его к какой-нибудь порядочной девушке. Однажды ей это удалось — Илья женился — правда с порядочностью вышла промашка, и со времён развода Алевтина Иосифовна в целях искупления вины взялась за дело пуще прежнего. Все мольбы «Илюши» прекратить это занятие она списывала на его скромность, и не было ему никакого спасения.

Илья уже знал, что если бабушка звонила и просила прийти на ужин без Никиты и надеть галстук, значит очередная жертва была соблазнена его талантами и ему предстояли смотрины. Каждый раз после подобного звонка он слегка бился лбом об стол, но не пойти не мог, ибо бабушку любил и не хотел обидеть.

И вот в очередной раз он пришёл на работу в галстуке.

— Собрался на свидание, Большевик? А чего лицо такое кислое? — иронично поинтересовался мистер Соло.

Каждый раз в университете находился новый человек, который считал своим долгом произнести эту дурацкую шутку. Илья Николаевич уже открыл было рот, чтобы полноценно ответить, как вдруг его посетила некая идея, и рот закрылся за ненадобностью. Идея была так себе, но могла сработать. И Илья, враз подобрев, обратился к мистеру Соло, который едва сдерживал улыбку, наблюдая отразившийся на лице коллеги мыслительный процесс.

— Слушай, Ковбой, нужна твоя помощь. Ты свободен сегодня вечером?

Предложение Наполеона повеселило, и отказать он не смог. Так что вечером они пришли на ужин вдвоём. Перед дверью Илья Николаевич предупредил:

— Без рукоприкладства.

— Ничего не обещаю. Мне нравится щупать моих дам, — весело ответил мистер Соло и поспешно нажал на звонок, чтобы прекратить дискуссию.

Алевтина Иосифовна была бодрой семидесятилетней старушкой, такой маленькой, что Илье приходилось чуть ли не складываться пополам, чтобы её обнять. Второго гостя она заметила только после того, как облобызала внука.

— Ох, Илюша, почему ж ты не сказал, что придёшь с другом? Я на всех и не готовила.

На самом деле, она всегда готовила столько, будто Илья всюду ходил с цыганским табором.

— Ба, это Наполеон Соло, это он помог найти дело отца, я тебе говорил.

— Ох, милый, храни тебя Бог. Мы-то думали, что Коленьку расстреляли...

— Алевтина Иосифовна, — кивнул Наполеон, судя по всему ради забавы мухрыживший Илью добрых полчаса, прикидываясь, что не может выговорить замысловатое имя-отчество. — Добрый вечер, — и он поцеловал маленькую худую ручку. — И не стоит благодарностей.

Надо отдать мистеру Соло должное, он был галантен и выглядел как голливудская звезда, так что дамы всех возрастов от него были в отпаде. Бабушка Ильи тоже в стороне не осталась, хотя и слегка встревожилась, что у такого мужчины шансов покорить гостью будет гораздо больше. «Илюша» был, конечно, мужчиной хоть куда, но так уж при дамах скромничал, что прям приходилось ему помогать.

Вошли в зал, к накрытому столу.

— А это Юленька, наш новый почтальон. Очень милая девушка.

Юленька в модной кофточке с квадратными плечами приподнялась из-за стола, демонстрируя всю себя, с химической завивкой и розовыми губами. При виде вошедшей красоты она мгновенно расцвела, размечтавшись, что её будут охаживать два мужчины сразу. Но не тут-то было. Илья, едва только сели за стол, сразу перешёл к делу.

— Ба, я пришёл сказать, что мы с Наполеоном… — тут он сделал паузу, потому что формулировку заранее не продумал, — …любим друг друга.

— Батюшки!

Алевтина Иосифовна уронила ложку обратно в блюдо с картошкой и опала на стул. Юленька вытаращила глаза. Наполеон заулыбался. Илья покраснел.

— Илюша, тебя ж посадят...

— Ба, ну кто меня посадит? Ты же не будешь на меня доносить?

Все как-то разом посмотрели на Юленьку, а Юленька — на жареную рыбу. Алевтина Иосифовна поспешила заполнить ей тарелку. Если уж с мужиками не перепало, то хотя б пожрать, как говорится.

— Кушай, деточка, кушай. Раз такое дело… Ох, Илюша, что ж это такое делается, как же это ты так умудрился… — причитала она, накладывая в Юленькину тарелку уже прямо сверх меры.

— Ба, успокойся, она же лопнет, — Илья, перегнувшись через стол, накрыл бабулину ладонь своей, и она переключилась на его тарелку. — Ну что ты так переживаешь, мы же ничего такого страшного не делаем, просто…

Но выдумать ничего такого, что они с Наполеоном «просто», о чём было бы не стыдно сказать, он не смог.

— Так вот почему Оля от тебя ушла. А как же ты с ней умудрился Никиту-то сделать?

Наполеон рассмеялся. Илья похмурнел.

— Она ушла, потому что дура и деньги ей дороже чести.

— А я надеялась, ты мне ещё одного правнучка сделаешь… Вон хотя бы с Юленькой.

Юленька кашлянула, подавившись рыбой.

— Ты кушай, деточка, не стесняйся, положить тебе ещё?

— Ба… — Илья начал маяться, не зная, куда себя деть.

— Насчёт правнуков вы не волнуйтесь, Алевтина Иосифовна, — вписался в разговор Наполеон, — у вас их теперь удвоится, у меня тоже есть сын, Феликс, он на год младше Никиты.

— Ой, а что ж вы его с собой не взяли? — бабушка радостно завалила едой третью тарелку.

— О, я думаю, вы с ним познакомитесь довольно скоро. Ведь нам с Ильёй нужно некоторое время для уединения, ну вы понимаете… — и его ладонь скользнула по бедру Курякина, остановившись на коленке, отчего Курякин вздрогнул и уронил с вилки кусок рыбы, который собирался съесть.

Алевтина Иосифовна жеманно хихикнула, что уже стара для всех этих подробностей, но детей готова принимать в любое время и, если надо, на ночь без проблем. Илья попытался, состроив подобие улыбки, убрать с себя ладонь, что с других сторон стола выглядело так, будто они с мистером Соло держались за руки. Бабушка умилилась, Илья весь порозовел, Наполеон наконец убрал ладонь и принялся есть, не забывая сыпать комплиментами вкуснятине.

Дальше разговор потёк уже без участия Курякина, и стол разделился на два фронта: на тех, кто обжирался, и тех, кто культурно кушал, беседуя. Алевтина Иосифовна поболтать любила, и ещё до чая с пирожками они с Наполеоном успели обсудить все достоинства Илюши, поговорили об Америке, о холодной войне и о молодой журналистке-активистке Але, в своё время попортившей немцам немало нервов.

Словом, к подаче пирожков бабуля была окончательно очарована внезапно образовавшемся зятем. А пирожки Наполеон уплетал уже один, потому что ни Юленька, ни Илюша есть больше не могли.

— Алевтина Иосифовна, вы просто волшебница. Можно я к вам ещё приду на ужин? — спросил он уже на выходе. В правой руке у него была связка пирожков, по левую стоял обожравшийся до коликов Илья с подкисшей физиономией.

— Конечно, хороший, приходите с Илюшей, когда захочется! Я так рада, что он у меня теперь, наконец-то, в порядочных руках. А то я так за него переживала, уже вроде и возраст, а он всё один…

— Ба…

— Больше можете не переживать, я о вашем Илюше позабочусь.

Рука Наполеона обвила пояс Курякина, Курякин дёрнулся, и вместо шуточного поцелуя в щёку, получился какой-то неловкий в уголок губ. Илья оторопело моргнул, краснея, Наполеон рассеянно убрал руку, ситуацию пришлось быстро замять, чтобы не вызвать подозрений.

Попрощавшись, вышли.

Илья, вопреки ожиданиями мистера Соло, молчал. И в подъезде, и на улице, и даже в метро. Было принято негласное решение прошедшие смотрины не обсуждать.

6. Маузер Судьбы

6. Маузер Судьбы

Петер Хофман был редкостным скрягой. Он работал на немецкую разведку с самого начала войны и уже тогда стал промышлять делишками на чёрном рынке, втихую по дешёвке скупив себе с добрых три десятка ценных произведений искусства. Часть коллекции он распродал, так чтоб подороже, но самую вкуснятину приберёг и чах над ней, как Кощей. Сохранить добро после войны он смог окольными путями, тщательно всё попрятав, но это правосудие, как говорится, слепо, а карма — такая штука, которую не обманешь, и если ты свинья, то заберёт она у тебя самое ценное. Самым ценным у Петера Хофмана были две акварели Эмиля Нольде. И карма лёгкой рукой Наполеона Соло у него их потырила.

Но на этом всё не закончилось, ибо Наполеону за нечистую руку от кармы тоже полагалось. На том деле его и взяли. Картины оказались в руках у властей, которые заинтересовались, каким-таким образом добро попало к старикашке. А там пришли с обыском и столько нарыли, что сидеть ему — не пересидеть, если бы не армия купленных адвокатов, которые показали властям большую дулю: фигушки, ничего не докажете. В общем, пришлось разойтись полюбовно — картины отправили по музеям, а Петера Хофмана отпустили подобру-поздорову.

И вот эта зараза ещё громче всех ратовала за то, чтобы Наполеона Соло распяли, линчевали и скормили бешеным собакам. Какого, простите, ещё Наполеона, ничего не знаем, у нас таких нет! И как только старикашка Хофман слюной не плевался — всё без толку, дело давно прикрыли. Не отмщённый он покинул страну, наслав ей всяческих проклятий. Пошатался по миру туда-сюда и по воле некоего случая да и по состоянию попорченного нервами здоровья осел в Москве. И кто бы мог подумать, что история имела продолжение…

Была у Петера ещё одна ценность — стародревний двухкилограммовый Маузер, который он всегда таскал собой и от таможни так прятал, что ни одна собака. Именно из этого Маузера он и пытался пристрелить Наполеона Соло, когда самым обычным утром внезапно встретил его, свободно разгуливающего по московской улице. Но старость — не радость: обе пули, метившие в сердце, угодили в левое плечо, да и из тех одна разве что кусочек кожи сколупнула, а вторая прошла насквозь. Дальше начался переполох, и ополоумевшего старикашку вместе с его Маузером увезли в отделение.

Тем же утром Илья Николаевич Курякин преспокойно сидел за своим столом и готовился к лекции, когда на кафедре появился декан и сообщил, что в мистера Соло стреляли и что он, мол, просит его не навещать, только присмотрите, пожалуйста, за сыном. За сим декан откланялся, а оторопевший Илья поскакал следом, пытаясь выяснить, кто стрелял, куда, зачем и в какой больнице не навещать мистера Соло. Почудилось ему что-то жуткое. Будто Наполеон лежит на операционном столе весь развороченный, и тот факт, что он сам звонил, остался вниманием обойдён. Отчего-то Курякину стало страшно и потребовалось срочно ехать в ту больницу. Но окно у него в расписании было только через две лекции, который он кое-как провёл, а потом всё-таки поехал. Всю дорогу дрыгалась нога, чего ей только надо. И лишь шагнув в палату и увидев Наполеона целого, всего лишь с перебинтованным плечом, Илья испытал невероятное облегчение. И тут же под этим самым облегчением он ощутил себя каким-то неприкрытым, будто у него отобрали железную заслону и выставили его всего напоказ уязвимого. Это ему ни черта не понравилось.

Наполеон тем временем вздохнул.

— Я же просил не приходить.

Илья не нашёлся, как объяснить души своей порывы, и предпочёл нападение.

— Какого хрена?! — гаркнул он, хлопнув дверью. — Ты не мог нормально рассказать, что случилось, я подумал, что ты тут помираешь!

— Тогда я даже не знаю, как оценить степень моей для тебя ценности, учитывая, что ты приехал через три часа после звонка.

— У меня были лекции.

— А. Извини, что отвлёк. Знал бы, что у тебя лекции, попросил бы пострелять в меня в другое время.

— Лучше б тебе язык отстрелили, — буркнул Илья и принялся расхаживать по палате. — Что у тебя украли? Ты лицо-то вообще запомнил? У меня есть знакомый в прокуратуре...

— Илья. Я сказал милиции, что не буду писать заявление. Если Хофман расскажет, почему стрелял, меня выпрут из страны, и мне придётся поселиться с дикими племенами Африки, потому что только у них не будет на меня ориентировки.

Илья Николаевич перестал ходить и вцепился тяжёлым взглядом в мистера Соло. Мистер Соло снова смотрел в ответ так же обезоруживающе прямо.

— Объясни, пожалуйста.

— Я не уверен, что тебе стоит знать эту правду обо мне.

— Почему же?

— Она довольно грязная.

Илья принял свою скептическую позу, правда в вертикальном положении не получилось закинуть ногу на ногу.

— Я справлюсь.

Наполеон вздохнул и отвёл глаза.

— Я у него кое-что украл. Кое-что очень ценное. Стоимостью примерно в миллион долларов.

Илья Николаевич так и прирос к полу. Казалось, что он окаменел, словно древние останки, и уже не сойдёт с этого места никогда. Наполеон вздохнул громче и тоже попытался сложить руки, но скривился из-за больного плеча.

— И не только у него. И не один раз. В общей сложности я украл столько, что мог бы купить себе остров, если бы ЦРУ не ободрали мои счета. Но, можешь мне поверить, я всё отработал. Меня сдала жена. Вероятно, она ещё жива, если не загнулась на какой-нибудь миссии в Афганистане.

Наполеон повернулся. Илья продолжал смотреть и будто даже не моргал.

— Ну что ты смотришь? По-твоему, я должен был рассказать всё это в первый день?

— Какая же ты сволочь… — через паузу выдал Илья, наконец опустив руки. — Ты просто свинья.

Через мгновение он покинул палату, громко хлопнув дверью.

*

Пребывая в расхлябанных чувствах, Илья Николаевич забрал детей из школы, накормил, сделал с ними домашнее задание, выгулял, побаловал мороженным и весь остаток вечера мучил ребусами. Ночью же он спать не мог, потому что злился, и даже чтение Маркса не помогало. В душе его царило смятение. Он даже не мог толком определить, что злило его больше: подлое враньё Наполеона, собственная мягкотелость или то, что было, в сущности, по фиг на грязную правду, а вот от недоверия лично к нему было как-то погано. А он ведь и об отце, и о жене, и даже к любимой бабушке в дом пустил, можно сказать, душу всю вывернул.

На следующий день Илья отвёл Феликса в больницу к отцу, но в сторону того даже не посмотрел, ни одного слова не произнёс и сидел на табуретке угрюмо, слушая рассказ мальчика, как ему нравится в гостях и как «дядя Илья» помог выучить историю. Чувствовал на себе пристальный взгляд, но никак не реагировал — бесило.

И всё это продолжалось неделю, пока мистера Соло не выписали, и он, будто назло отказавшись от больничного, явился в университет, весь пахучий и причёсанный даже с одной-единственной рабочей рукой. Да ещё и попросил Курякина завязать ему галстук. Илья Николаевич сначала хотел отказать, потом подумал придушить галстуком, потом всё-таки взялся и стал завязывать.

— Долго будешь дуться?

— А ты долго собирался мне врать?

— Я обчистил убогого старикашку на миллион долларов, а тебя больше волнует то, что я врал? — почти со смешком спросил Наполеон, но по последующему взгляду понял, что шутка оказалась совсем не смешной.

Илья, недовольно сжав губы, довязал галстук и вышел из кабинета.

Больше не разговаривали. Курякин, стоило при нём только рот открыть, тут же уходил, и Наполеон уже хотел его пристукнуть, но вечером того же дня это чудо человечества явилось к нему домой с сыном и пакетами.

— Пожрать принёс, — почти угрожающим тоном заявило чудо.

И мистер Соло враз передумал его пристукивать, ибо угрюмо-заботлиый Курякин был очарователен и рука на такого не поднималась. На кухне он возился молча. Сам всё выкладывал, перекладывал и распихивал по холодильнику.

— Ты начинаешь мне нравиться, Большевик, — иронично улыбнулся Наполеон, наблюдая всю эту умилительную картину, и Илья Николаевич, побросав всё к чертям собачьим, пошёл к двери.

— Илья. — Мистер Соло остановил его, взяв за ладонь и как-то само собой даже её огладив, но она тут же высвободилась, и пришлось загородить путь всем собой. — Я пошутил. Прости. Ладно? Я отработал на ЦРУ семь лет, не по своей воле, и то, что они выбросили меня сюда, ещё не значит, что меня сняли с крючка. Тебе ли не знать, как работает разведка, вспомни отца. Любой человек, с которым я сближаюсь, тоже попадает на крючок, это ты можешь понять?

— Тогда не будем усугублять ситуацию. Держи, пожалуйста, дистанцию.

И Наполеон отступил, выдав Илье Николаевичу и его душевным порывам право на пространство и время. Илья Николаевич стал свои порывы проявлять по расписанию, а именно дважды в неделю, заявляясь со жратвой, а всё остальное время порывы эти душил, свято храня свою непробиваемость и только иногда срываясь на бестолковых студентах. Но плечо мистера Соло постепенно пришло в норму, заниматься пропитанием он мог уже сам, и душевные порывы Курякина за неиспользованием начали потихоньку его донимать. Невротические приступы у него стали случаться чаще обычного, и мебель в его окружении периодически потрескивала.

Наполеон всё это созерцал сквозь пальцы приложенной к лицу ладони.

— Между прочим, твой сын сказал моему, что ты меня любишь, потому что ты ведёшь себя как девчонка, — сказал он однажды, скорее со психу, а не всерьёз, но ответ получил такой, что несколько секунд потом не мог отмереть.

— А если и люблю, то что? — спросил Курякин и, сжав губы, посмотрел на него своими голубыми глазищами так, будто хотел выжечь во лбу сквозную дыру.

Мистер Соло, вернув себе дар речи, поднялся из-за стола.

— Идём.

— Я с тобой больше не пью.

— Значит, поешь.

— Не голоден.

— Тебя на дискотеку пригласить что ли? Господи, ну что ты за человек такой на мою голову! Даже в любви признаться, как следует, не можешь. Иди уже давай молча, я веду тебя на чёртово свидание! И если ты сейчас хоть слово скажешь, то потеряешь этот шанс навсегда.

Илья возмущённо открыл рот, закрыл, снова открыл и всё-таки не сдержался.

— Тоже мне, нашёлся соблазнитель. После такого приглашения с тобой даже наша Зиночка-тридцать-лет-без-мужа никуда не пойдёт!

Мистер Соло закатил глаза. Неизлечимость случая была налицо.

— Зиночка, значит. Ходи с собой на свидания сам, понял?

Теперь была его очередь уходить, хлопая дверьми, но, оказавшись в холле, он вспомнил про звонок сына, вздохнул, постоял немного, развернулся и вляпался в вылетевшего следом из кабинета Илью Николаевича. Тот кашлянул и отшагнул назад.

— Чего ты стал на проходе?

— Мой сын у тебя дома.

В метро ехали молча, с хмурыми лицами сидя рядом друг с другом. Только в подъезде, нажимая на кнопку лифта, Илья Николаевич не вытерпел.

— Вообще-то, мне есть, с кем ходить на свидания.

— Правда? И кто же это? Твоя правая рука?

— Господи, вот оно — типично американское чувство юмора. — Курякин слегка пошатнул лифт своим крепким шагом. — Её зовут Люся, в смысле Людмила.

— А левую как зовут? Или ты Люсе, в смысле Людмиле не изменяешь?

— Знаешь, что?!..

Илья Николаевич резко повернулся и даже поднял палец, чтобы сказать нечто поучительное, но вследствие столкновения пылающих взглядов остановился, а в следующее мгновение они с Наполеоном набросились друг на друга и стали яростно целоваться. Через несколько секунд, когда лифт, покачнувшись, открылся, растрёпанные и возбуждённые, резко разлипли и разом вспомнили:

— Дети.

С детьми столкнулись на пороге.

— Бабушка Аля позвонила и сказала, что у неё есть пирожки с яблоками! — звонко сообщил Никита. И добавил: — Пап, у тебя петухи.

Илья Николаевич с неуязвимым видом поправил причёску.

— Папа, можно я пойду с Никитой к бабушке Але на пирожки? — спросил Феликс.

— Конечно, можно. Я тебя заберу оттуда. Попозже.

Дети вышли, а безумные поцелуи продолжились прямо тут, у двери, пока не раздался дверной звонок.

— Я забыл кепку! Пап, у тебя опять петухи.

— Сына. Иди уже.

Снова остались вдвоём.

— Господи… — неспокойно выдохнул Наполеон, и в следующее мгновение его рот был нагло заткнут влажным языком.

Илья Николаевич, спустивший с цепей свои душевные порывы, был горяч и груб, он кусался, царапался, оставлял засосы и отметины и страстно оторвал пуговицу с жилетки от Пал Зилери. Наполеона он вдавил лицом в подушку и крепко оттрахал. За всё. За жену, за Горбачёва, за сволочное вранье и весь послужной список грехов перед человечеством. И так Илью от этого отмщения по всем фибрам души пробрало, как никогда не пробирало ни с Люсей, в смысле Людмилой, ни с кем-либо ещё.

Наполеона судя по всему тоже. Распластанный по постели он лишь промычал куда-то в подушку «ну ты даёшь, Большевик» и даже не смог увидеть, как Илья впервые в его присутствии улыбается.

7. Телячьи нежности

7. Телячьи нежности

Это только говорили, что в СССР секса не было — был он. По крайней мере, у Ильи Николаевича Курякина точно был. В нём это прямо ощущалось. Любовью он занимался с чувством, с отдачей и будто даже в состоянии какого-то транса, а языком своим вытворял такое, что приличные советские люди теоретически даже не могли себе представлять. Мистера Соло каждый раз подбрасывало до небес и обратно и в себя он приходил, подолгу глядя в потолок.

Однако стоило это чудо только немного приобнять и поцеловать в плечо, как оно тут же начинало недовольно кряхтеть, выворачиваться и выползать из постели. И совсем не стоило делать этого, когда Илья был уже одет — сразу куксился и спешил уйти или, в зависимости от места действа, говорил «тебе пора». Поначалу это умиляло, и Наполеон назло продолжал домогаться с нежностями, а при каждой попытке обозвать их «телячьими» ещё и облизывал ухо.

Но ситуация не менялась и вскоре начала нервировать, ибо походило это на то, что Наполеоном попросту удовлетворялись, как шлюхой. Однажды он вспылил, отправил Илью удовлетворяться к Люсе, которая Людмила, и на несколько дней прекратил все встречи.

Илья Николаевич стойко не сдавался и ходил, гордо задрав нос. Долго ходил. Целую неделю. Потом как-то надоело, но найти правильный подход он не мог и только приставал к мистеру Соло со всякими дурацкими будничными вопросами, на что получал спокойные ответы и выжидательный взгляд в стиле «что-то ещё?». Один раз даже попытался как-то неуклюже, мол, может, зайдёшь сегодня, но потуги были так жалки, что ничего не вышло. Наполеон самым наглым образом издевался, но поддаться ему было ниже достоинства Ильи Николаевича, несмотря на то, что это достоинство ему самому немало вредило.

А тут ещё увидел он, как мистер Соло идёт куда-то с лаборанткой Зиночкой. Чего он себе только не напредставлял! Бедной Зиночке такой разврат и не снился. И так это всё Илью Николаевича взбесило, что на следующий день он собрался высказать мистеру Соло, какая он скотина и свинья и как ему только не стыдно Зиночкино имя порочить!.. Но мистер Соло на работу не явился, даже не предупредив декана. Немного помучившись приступами гордости, Курякин всё-таки позвонил домой американцу, но трубку там не взяли, а в середине дня примчались дети и заявили, что мистер Соло пропал ещё со вчерашнего вечера.

— Что значит «пропал»?

— Значит, совсем! Не пришёл домой и до сих пор нет, — пояснил Никита.

Илья Николаевич сначала подумал, что гад остался на ночь у Зиночки. Но Зиночка-то на работу пришла. Спросить у неё напрямую было как-то неприлично. К тому же имелся у Курякина другой способ выяснить местоположение Наполеона. Правда тоже не совсем приличный, но раз такое дело…

Детей он отправил в квартиру Соло — сторожить, а сам пошёл домой и включил аппаратуру для отслеживания. Жучок он пришпилил к ботинку Наполеона, ещё когда узнал о его нечистом прошлом, а где достал — ой, да мало ли что можно купить на барахолке! Воспользоваться приборчиком он ещё прошедшим вечером подумывал, да совесть вовремя сработала. Теперь же было и не грех.

Прибор показал, что жучок не движется, но находится где-то далеко и надо было ехать. Неплохо было бы прихватить с собой оружие, но ничего, кроме скалки и детской хоккейной клюшки, Илья не нашёл и, вызвав такси, поехал просто так. Не зря же он был мастером спорта по самбо.

Обнаружив место нахождения жучка, Курякин понял, что мистер Соло находится здесь явно не по своей воле, ибо ни один нормальный человек в эти катакомбы не полез бы даже из желания найти себе приключений на задницу. Первая мысль была: убили и выбросили. Илья Николаевич бросился внутрь, но оказалось, что место было обитаемое. Во всяком случае, освещаемое электричеством. И с дверями. В большинстве своём закрытыми. Но одна всё-таки поддалась, и взору Ильи предстало зрелище в виде привязанного к стулу, помятого и слегка в крови мистера Соло и двух узурпаторов крупной наружности. Курякин вмиг психанул. Какого, простите, хрена тут портят его, можно сказать, имущество! В невротическом припадке он привалил башкой об стену сначала одного амбала, потом вырубил другого. Чтоб неповадно было.

— Ты в порядке, Ковбой? — спросил, немного отдышавшись, и, получив кивок, с лёгкой бравадой в голосе сказал. — Жалкие у вас в ЦРУ людишки, — и слегка поддел одно тело носком ботинка.

— Вообще-то это были русские представители госбезопасности. Пытались выяснить, не работаю ли я часом на американскую разведку, — прокряхтел измученный Наполеон, и Илья резко скис. — Ты что, за мной следишь?

— Будет меня ещё упрекать в непорядочности человек, совративший несчастную Зиночку! — отпарировал Илья Николаевич, гордо вытянувшись во весь рост.

— Боже. Да я её только до дома провёл, она сама попросила. Между прочим… я теперь понимаю, почему у неё тридцать лет нет мужа.

На Илью как-то разом нахлынуло облегчение и даже какие-то тёплые чувства, и он, согнувшись и обхватив лицо Наполеона ладонями, потянул его на себя и стал судорожно целовать, прямо тут, при валявшихся на полу амбалах.

— Это что ещё за телячьи нежности? — уже будучи отпущен, спросил мистер Соло с лёгкой улыбкой.

— Умом тебя, сволочь, ненавижу, душой без тебя, гада, жить не могу… — выдохнул Илья, развязывая верёвки. — Хочешь нежностей — будут тебе нежности. Всё что хочешь, ты только больше не теряйся.

Наполеон поднялся, покачнулся и соскользнул в объятья Курякина.

— Договорились…

Поковыляли к выходу.

— Слушай, я тут узнал… — неловко начал Илья, — у нас на этаже одна квартира продаётся… Может, ты хочешь посмотреть?

— Хочу.

— Правда, хочешь?

— Правда, хочу. Только можно я сначала помоюсь?

Илья улыбался. Ему было хорошо.