На улице какой-то мрак и ужас, кажется, за углом прячется Оно со связкой чёртовых шариков. А я лихорадочно пожираю все виды глюкозы, выкручивает даже не от мысли, что сдавать профэтику ОДНОЙ, а от той, что придётся по этому мраку два часа добираться и потом обратно. Вчера радовалась, что осень-осень, но сегодня же суб-бо-та. И мне в эту мрако-ужасно-осеннюю субботу смотреть на личико Тимурчика в очках и отвечать на какие-то странные вопросы о кодексах. Может быть, он захочет сложить свои жучьи лапки на стол и послушать о "словах на аллеях"? Разве можно в такую больную осень быть здоровым? Но увы, я знаю, что можно. Это же Тимурчик, очки, красный свитерок и кодексы-кодексы.

---

А ещё купила томик Владимира Маяковского. Читаю в транспорте и блаженствую )

Кое-что про Петербург

Слезают слёзы с крыши в трубы,
к руке реки чертя полоски;
а в неба свисшиеся губы
воткнули каменные соски.

И небу — стихши — ясно стало:
туда, где моря блещет блюдо,
сырой погонщик гнал устало
Невы двугорбого верблюда.

[1913]

---

Открыла для себя ещё одну шикарнецкую битлосинку:

У меня сломался один наушник, а если кто слушал Битлов в наушниках, поймёт, какой это трабл. Но, правда, в некоторых песнях получаются чистые голоса почти без музыки, и мне так очень нравится )

---

Получается, что Доминика играть не так сложно. Сложно найти игровую ситуацию. Потому что просьбу ответить на "блаблабла меня зовут Маша, а тебя?" больше, чем просто ничем, я не могу удовлетворить. Это всё равно что попросить сыграть кого-то другого. Вот такая петрушка.

---

Я нашла себе утреннюю песню - битловская "All together", из трёх слов буквально, но какой мотивчик )

А ещё я обожаю все песни Ричи, например:

---

Отчего-то захотелось поиграть слепого. Когда-то давно пришлось написать рассказ про Артура, потому что игра не сложилась, сто тысяч раз не сложилась. Теперь у меня зреет мечтательно-скромно-снова-французский шоколадник Этьен. Слепой художник, слепой шоколадник, у меня вообще какая-то патологическая тяга к людям с дефектами. Смотрю "Criminal Minds" и штырит от всех этих дотошно-скурпулёзных психопатов.
А на самом деле я пишу курсовую и статьи, и у меня совсем нет времени на эту хрень.
Вот и Пьер намекает, что в гробу он видал моего Этьена.

---

Незнамо что ляпала, но нравится. Будто излучает.

---

Велимир Хлебников

Небо душно и пахнет
сизью и выменем
О полюбите пощадите
вы меня

Я и так истекаю
собою и вами
Я и так уж распят
степью и ивами

<1912>

---

Чёрный ветер внутри

Получился какой-то бесконечный длиннопост. Но просто оно написалось так, как написалось, я уже ничего не могу с этим сделать. Оставлю здесь, мой дневник, чо хочу, то и кладу )

Чёрный ветер внутри

1. В этой комнате тёмной

Ритмичное постукивание зажигалки по барной стойке становилось всё более напряжённым и быстрым, пока весь ритм не поломался и Доминик не сорвался с места. Этот клуб с каждой секундой раздражал его всё больше, и если он не решит свою грёбаную проблему, то придётся убить кого-то прямо здесь и сейчас.
Доминик остановился у столика с компанией каких-то грязных ублюдков, всё здесь было мерзким, и отодвинул стул ногой, чтобы на него сесть. Движения его были резкими и угловатыми, он затушил сигарету о столешницу.
- Парни, говорят, у вас есть работа? – спросил он неровным голосом, выдохнув струю дыма, которым тут и так всё провоняло сверху донизу. Пальцы неспокойно перемещались, касаться стола не хотелось, и Доминик запихнул руки в карманы, попав в них не сразу.
Несколько пар пытливых глаз уставились на него. Несколько кривых ухмылок обозначили тех, кому Доминик предоставил право выбирать, кто будет жить, а кто умрёт.
- А мамочка ругать не будет? – громкий смех ударил по вискам.
- Мамочка умерла, а ещё раз так пошутишь, урод, и я скормлю тебе твои собственные гланды!
- Ха-ха, а парень-то дерзкий, проверим его, как думаешь, Джимми?
- Как знаешь, Фредди, по мне так слишком нервный.
- Да он просто девственник, Джимми, - этот тип, которого звали Фредом, был похож на обтрёпанного волка. При разговоре он постоянно скалился, обнажая ровные серые зубы. – Слушай сюда, малыш.
Доминик подёрнул плечом и сжал губы, чтобы промолчать.
- У меня есть работа, но ты должен понимать, что будет, если ты облажаешься и хотя бы пискнешь один звук обо мне. Я найду тебя даже у чёрта в заднице, и я не стану марать руки о такое дерьмо, как ты, я просто посажу тебя в клетку и даже буду кормить. Я знаю, зачем ты здесь и знаю, как скоро ты вскроешь себе вены без этого.
Доминик нервно подёргивал ногой и кусал губы, глотая давящую на глотку злобу.
- Я не облажаюсь.
Фредди сухо засмеялся и положил на стол белый конверт.
- Мне нужно будет доказательство, я хорошо плачу только за чистую работу. И не затягивай, время – деньги.
Доминик схватил конверт и резко подорвался со стула. Он столкнул кого-то с пути, выбегая из клуба. На улице он долго запихивал конверт в карман и хотел закурить, но руки казались отвратительно грязными после этого места, и он вышвырнул сигарету. Оказавшись дома, Доминик нервно плакал, стоя под душем, царапал ладони и смывал кровь.

Он просчитал двенадцать различных вариантов поведения, но сработал самый примитивный – она посмеялась над его умной болтовнёй и была им очарована. У неё были длинные светлые волосы и родинки на тонкой шее. Она неприятно громко смеялась. Доминик не мог собрать воедино её весь образ, видел, будто сегментарно, лишь те её части, от которых свербило в голове. Она не была красива, но Доминик мог сделать её такой.
Ярко накрашенный ноготок противно царапнул по шее. Доминик не слышал её слов из-за стука в висках, он вёл машину и старался сконцентрироваться на дороге, но его сбивали её пальцы, и повороты получались резкими и грубыми, что вызывало приступы смеха у девушки. Они нарастали каскадами и опадали ледяными каплями на голову. Нужно было всё бросить, высадить её прямо здесь и сейчас, но Доминик ещё пытался уверить себя, что сможет взять под контроль подступающий приступ. На самом деле, контроль уже был потерян, и именно с того момента, когда Доминик отказался признать это, всё пошло не по плану.
В подъезде её смешила серьёзность Доминика, раскаты эха, не умолкая, создавали перманентный звон в голове. Пришлось на время заткнуть ей рот, поцеловав в липкие от помады губы, но это не спасло. Они добирались до квартиры бесконечно долго, тонкая шея со скрытой артерией была постоянно близко, но девушка выскальзывала из рук, её возня и смех вызывали спазмы тошнотворной злобы, которая разрасталась лавинообразно, становилась всё нестерпимее, казалось, что сейчас от напряжения треснут стены этого чёртового дома, и поток слепой ярости заполнит всё вокруг.
Наконец, ступеньки закончились, и тишина квартиры камнями посыпалась на голову. Девушка сказала, что ей нужно ненадолго в ванную. Доминик судорожно прошёлся по коридору туда и обратно, он выдернул из кармана пакет с медицинскими перчатками, но пальцы нервно дрожали, и он не мог надеть их сразу. Нужно было покончить с этой сукой и уходить отсюда.
Он вошёл в ванную. Девушка стояла у зеркала спиной к нему. Собственное отражение прошлось лезвием по глазам, казалось изломанно-уродливым. Она обернулась, смеясь, эта грёбаная идиотка постоянно смеялась, но вдруг перестала, увидев на нём перчатки. Она пошутила что-то об извращенстве, но Доминик не слышал. Он зажмурился на секунду, чтобы оторвать взгляд от зеркала, и шагнул навстречу. Она впервые увидела его глаза при ярком свете и перестала улыбаться, попросила его выйти.
Доминик не должен был этого делать, но слепая пелена отупляющей злобы застлала глаза, и он ударил её наотмашь ладонью. Она отшатнулась, в поисках оружия схватила попавшуюся под руку банку отбеливателя и перебила следующий удар. В следующую секунду он изловчился и стукнул её головой о раковину. Смазанное алое пятно расползлось по белой поверхности, вид крови отозвался волнением в паху. Доминик закрыл глаза и сделал глубокий вдох, всё было не так, пошло неправильно, никакой крови не должно было быть, она всё испортит. Девушка попыталась сбежать, но он схватил её цепкими нервными руками. Она брыкалась, выкрикивала какие-то оскорбления, Доминик слышал лишь сплошной нарастающий звон, пытался зажать её в объятья, но она не давалась, отдёргивала руки, тупая сука, она не понимала, что он всё равно её убьёт и что он может сделать это красиво.
Пришлось достать бритву из кармана и вспороть девушке глотку.
В одно мгновение звон оглушительно оборвался. Доминик осел на пол вместе с изливающим кровь телом.
- Прости… - прошептал он и заплакал. – Прости, что приходится делать это так…
Всё было испорчено. Нервно всхлипывая, Доминик долго вытирал кровь с пола, раковины, с девушки. Он переодел её и вымыл скомканные светлые волосы, ровно уложил в ванну. Так было гораздо лучше. Сделав снимок на телефон, он забрал все улики и ушёл.
На следующий день он получил свои деньги и уехал из города.

2. Цветы олеандра под вены

2. Цветы олеандра под вены

На первый взгляд его руки казались красивыми: чистыми и ухоженными. Но в движении они были неловкими и резкими. А если приглядеться, можно было различить на них белые нитки шрамов.
Она приходила, чтобы посмотреть на эти странные дикие руки, будто отдельные от него всего, а потом рисовать их. Он бывал в галерее только по утрам будних дней, когда здесь никого ещё не было, и смотрел экспонаты, казалось, что будто бы все подряд, но это было не так. Она всё ждала, когда он дойдёт до её выставки, её картины были живыми и яркими, они хорошо продавались. Адель думала, что ему понравится тоже. Она смотрела на него исподтишка, будто бы совсем в другую сторону. Но он равнодушно взглянул и прошёл мимо.
Какая-то бесформенная красно-чёрная мазня, от которой рябило в глазах, заинтересовала его больше. Он простоял около неё не меньше десяти минут.
Ему нравились чёрно-белые фотографии. Адель слышала от хозяйки галереи, что «этот ненормальный» таскал ей свои работы, хотя она уже несколько раз ему отказывала. Но он будто специально выбирал снимки с каждым разом всё более мрачные. В городе было полно галерей, но он ходил только в эту.
Адель решила вычислить, что ему может понравиться. Она приносила новые картины тех цветов, на которые он обращал внимание, рисовала бессмысленную мазню, но он упорно шёл мимо. Тогда она решила рискнуть и выставить картину совсем другую, из тех, что она никому не показывала. Изображение его белых рук на чёрном фоне. Хозяйка галереи согласилась повесить это на один только день, потому что картина портила общее тёплое впечатление от выставки и оставляла в душе осадок.
И он остановился.
Адель наблюдала пару минут, а потом решилась выглянуть.
- Если вам нравится эта картина, то я подарю её вам, - она давно представляла, как скажет эту фразу.
- Зачем она мне? – сухо спросил он и пошёл в следующий зал.
Адель замерла, ни один из её вариантов сценария не включал такой ответ. Она не знала, что сказать, но и отступить сейчас было бы нелепо. Она поспешила следом.
- Я просто подумала…
- Что я никогда не замечал, как уродливы мои руки? – он повернулся и буквально пригвоздил её взглядом к полу. Вблизи она увидела, что его глаза тоже были неспокойными, зрачки постоянно перемещались. Он смотрел физически ощутимо, но обходил стороной прямого контакта глаз.
- Они вовсе не уродливы! – в этот момент ей стало жаль его, и она даже забыла, как быстро он отвернулся. Так, будто ему не понравились её волосы. У Адель были длинные светлые волосы. – Разве на картине они получились такими?
Он посмотрел на неё исподлобья и снова отвёл взгляд к красно-чёрной мазне.
- Вы зря это делаете.
- Рисую?
- Ходите за мной.
Адель почувствовала себя неуютно. Ей казалось, что он ничего не видит вокруг. Как дура, думала, что он её не замечает.
- Просто я художник, и меня привлекает всё…
- Уродливое?
- Н-необычное… Почему вы…
- Просто не надо, - он развернулся и пошёл к выходу.
И хлопнула дверь. Она даже не успела пригласить его на чашку чая. Она не знала, зачем, но теперь просто должна была это сделать.

Доминик аккуратно вынул сигарету из пачки тремя пальцами, потом закусил её и долго чиркал зажигалкой.
- Здесь нельзя, - послышался голос за спиной. Снова она. Чёртова блондинка.
- Я знаю, - он выдохнул дым на кровавого сипа в чёрной нефти. Эта дрянь была похожа на ту, что обитала у него внутри.
Девушка стала рядом. Длинные волосы раздражающе лежали на плечах.
- Вам стоит купить её, если так нравится. Вы смотрите на неё каждый день, и я никак не могу понять…
- Чего ты хочешь? – спросил он так резко, что она вздрогнула.
- Я… просто хочу пригласить тебя выпить со мной чаю.
- Ты извращенка, может быть? Или больная? – дымовая завеса скрыла рассеянное выражение её лица. Доминик не понимал, почему она, чёрт возьми, ещё не оставила его в покое. Он только хотел оградить её от себя, пока ещё мыслил ясно. И себя от неё вместе с её отвратительными волосами. Но она возомнила, что капкан не замкнётся, если вступить в него с добрыми намерениями.
- Ты напридумывал о себе чего-то такое, что на самом деле не так. Мне интересно узнать тебя ближе.
- Окей, - он вынул сигарету изо рта и затушил о белую стену между картинами, а потом преодолел разделяющий их шаг. Она чуть было не отступила назад, но он обхватил её шею ладонью и не дал этого сделать. Кончики его пальцев были ощутимо негладкими из-за тонких шрамов. Он приблизился ещё сильнее, изломанно согнувшись, и, дыша на неё дымовым запахом, тихо сказал на ухо:
- Только если хочешь по-настоящему узнать меня ближе, к чёрту чай, поедем ко мне в мотель.
Он на пару секунд установил с ней прямой зрительный контакт своими неестественно большими глазами с болезненными кругами под ними. Она испуганно моргнула. Доминику казалось, что стук её сердца отдавался у него в висках. Неужели она и в самом деле думала согласиться? Он никогда не понимал, почему люди могут быть такими тупыми. По причине болезни он был неспособен поддаваться тёплым чувствам и считал это достоинством.
Её губы подрагивали, она не находила слов, чтобы высказать свои глупые, бесполезные чувства. Доминик убрал руку и пошёл прочь из галереи.

Когда он пришёл сюда в следующий раз, охранник задержал его у входа.
- Мсье Доминик Лоран? Простите, у меня приказ не пускать вас, вы ведёте себя неподобающе, - сказал он.
- Оу, - Доминик нервно хмыкнул. – Кто-то, наконец-таки, нашёл предлог от меня избавиться? Что же у вас не нашлось смелости сказать мне это в лицо, мадам?! – крикнул он через плечо охранника внутрь галереи и резко смахнул с плеча его руку. – Тупая ссука, - прошипел он себе под нос и развернулся на встречу накатившему порыву осеннего ветра.
Дверь галереи хлопнула за спиной, и он услышал окрик:
- Мсье Лоран! Доминик!
Чёрт бы побрал всех дур. Доминик не обернулся, продолжая путь.
- Стой, - она догнала его и взяла за плечо. Он резко повернулся, освободившись от касания. Ветер теперь дул ему в спину, а ей в лицо, и дурацкие волосы растрепались. Она держала полы расстёгнутой куртки запахнутыми, смотрела на него и молчала, будто он должен был сказать «привет» или ещё какую-то ерунду.
- Если предложение ещё в силе… - наконец, промямлила она.
Если бы это было предложение, Доминику был бы интересен ответ.
- Я подъеду сюда в восемь, - сухо сказал он и продолжил свой путь.

3. Не надо прикасаться ко мне

3. Не надо прикасаться ко мне

- Так гораздо лучше, - сказал он, увидев, что она убрала волосы в хвост. Адель не знала, воспринимать ли это как комплимент. Сколько бы всевозможных вариантов его слов она себе не представляла, а она сталась включать даже обидные, он каждый раз находил какой-то свой вариант и ударял им под дых так резко, что чувства все разом набивались в горло и застревали там. А ведь Адель была женщиной с чувством собственного достоинства, и теперь её женская гордость дрожала где-то в коленках, когда она сидела в машине, ехала в какой-то грязный мотель и не знала, как начать разговор. Не могла же она так быстро влюбиться, как глупая девчонка. Адель думала, что она, наверное, мазохистка. Может, потому и не складывались отношения с нормальными парнями, которые дарили розы, восхищались её картинами и были невыносимо скучными. Ей, наверное, нужно было, чтобы её приковали наручниками к батарее. Адель думала, что Доминик, скорее всего, это и сделает.
Но она, как всегда, ошиблась.
Казалось, что Доминик жил в этом номере отеля уже давно. У него была хорошая машина и дорогие часы на кожаном ремешке, нет, конечно, он выбрал это место, не потому что ему была не по карману приличная гостиница. Повсюду на стенах с педантичной аккуратностью, уголок к уголку, были развешаны чёрно-белые снимки разных размеров, собранные, как мозаика, в одно полотно. И, приглядевшись к ним, Адель поняла, почему ему не понравились её картины. Они были живыми. У Доминика же всё было мёртвым. Живая птица – мёртвая птица. Живые цветы – мёртвые цветы. Живой человек...
Адель вздрогнула, когда он отдёрнул её руку от снимка и резко развернул к себе. Что если он убьёт меня, подумалось как-то не вовремя и тут же угасло, когда он коснулся её шеи. Его руки были обжигающе холодными, как и он сам, будто всё его существо насквозь промёрзло. А у Адель в груди – пожар, духота и хаос. Она даже не сразу почувствовала боль, когда он легко провёл лезвием по её плечу, только видела, как в полумраке растянулись его зрачки, а потом зажмурилась и покорно отдалась холодным жалящим губам.

Адель сидела на кухне, подняв ноги на стул, и кусала ногти. Тело ломило, но в целом она была расслаблена. Она равнодушно подумала о том, что теперь останутся шрамы и появятся синяки.
Друг из полиции позвонил несколько минут назад.
- Надеюсь, ты далеко от него сейчас?.. Адель? Ты слышишь? Он психопат, не подходи к нему больше никогда! Он два года лечился в психушке по решению суда. Ты слышишь меня, Адель? Его судили за непреднамеренное убийство девчонки, с которой он переспал, ему было семнадцать…
Она ничего не ответила. На стене напротив висел снимок высохшего мёртвого дерева. Изломанное, шершавое, оно будто царапалось одним своим видом. Адель смотрела на него безотрывно. Внутри неё тоже что-то умерло сегодня. И что теперь с этим делать?
Доминик вышел на кухню, одетый по-домашнему и с сигаретой в зубах, он прошлёпал босыми ногами мимо Адель.
- Я же сказал тебе уйти, - бросил он и включил электрический чайник. Действия его были немного рассеянными. Он будто не сразу смог вспомнить всю последовательность приготовления кофе. Достал сначала банку с самим кофе, потом вспомнил и оттуда же достал сахар. Когда запустил ложку в банку, оказалось, что перед ним ещё нет кружки, и пришлось начать всё сначала.
- Я ведь могу остаться, - сказала Адель, хотя не была уверена, чего она сейчас хочет.
- Нет, не можешь.
- А что если я тебя не боюсь?.. – она оторвала взгляд от снимка и посмотрела на него в тот самый момент, когда он схватил кружку и резко бросил в стену. Она звякнула, брызнула в стороны и осыпалась на пол. Глаза Доминика вспыхнули злобой за какую-то секунду. Адель вздрогнула и поняла, что соврала только что, но отступать было поздно. Она попалась в эту ловушку ещё в тот момент, когда впервые заговорила с ним. Она быстро спрыгнула со стула и отошла чуть назад. Он замораживал её глазами.
- Доминик, я просто хочу…
- Заткнись. Ты даже не представляешь, чем это может обернуться.
А потом отщёлкнулась кнопка чайника, и это звук вдруг задел его. Он подёрнул плечом, сощурился, и в глазах что-то изменилось, они потускнели. Доминик отвёл их в сторону, посмотрел на разбитую кружку, потом рассеянно – на банку с кофе.
- Ты даже не представляешь, как я уродлив. Ты даже не представляешь…
И вдруг он заплакал, запустив ладони в волосы, и осел на пол. Адель на время остолбенела при виде таких неожиданных слёз на его щеках. Это был ещё один знак, что ей нужно уходить, но она, как последняя дура, снова этого не сделала.
- Вся эта грязь скоро поглотит тебя, - шептал он, покачиваясь и до боли стягивая волосы. – Она всегда возвращается, это невозможно вылечить. От неё невозможно избавиться, ядовитая, чёрная, как нефть, она всё уничтожит… Уходи, пока ещё можно спастись, скоро, очень скоро будет поздно… Я урод, тебе нужно спасаться, уходить…
Адель осторожно присела на пол, хотела убрать его изломанные, нервные руки от головы, он сопротивлялся, пытался оттолкнуть её и не дал себя обнять. Он ещё долго не умолкал. Адель сидела рядом и просто слушала эти, как ей казалось, бессвязные слова.

Это случилось утром одного из следующих дней. Доминик не считал, сколько их прошло, но однажды он проснулся от того, что рядом лежало что-то живое. Это была Адель, но он не помнил, чтобы разрешал ей оставаться. Она просто решила, что может вот так вклиниться в его жизнь, которая была выстроена в узком пространстве, обустроенном только под Доминика. Он не выносил, когда в его душевную комнату кто-то входил. На то она и была его комнатой. Теперь его необходимое одиночество было нарушено.
Люди всегда всё портят. Они лезут своими грязными руками в чужую жизнь и делают в ней перестановку, будто имеют на это право. Будто они лучше знают, каким ты должен быть. Если Доминика не трогали, если его не касались, он тоже никого не трогал. Он убивал только по заказу тех, кто уже был в списке смерти, это всё равно кто-то сделает.
Но всё поломалось, когда появилась эта девушка. Когда она осталась спать в его постели. Равновесие, тишина мира были нарушены. Это плохо. Так не должно быть. Если она не хочет уйти, нужно помочь ей. Никто больше не будет играться в ангелов. Теперь начинается ночь.
Гадкие светлые волосы растрепались. Доминик придвинулся ближе и аккуратно убрал их с шеи, в этот раз их не придётся вымывать от крови. Нужно только найти сонную артерию и сдавить, это не займёт много времени. Но Адель вдруг проснулась, почувствовав касание его холодных рук. Она вздрогнула и распахнула глаза, но Доминик смотрел в них равнодушно, никто не могло помешать ему. Он ничего не чувствовал, он просто восстанавливал равновесие в своём мире.
Адель не могла кричать, она только пыталась выговорить что-то бестолковое вроде «пожалуйста» или «прошу», но ей удалось зацепиться рукой за лампу на тумбочке и ударить ей Доминика, выиграв несколько секунд его замешательства. Их пришлось потратить на поиски подручного оружия, бежать не имело смысла.
Он ухватил её заново, прижал спиной к груди, и пальцы судорожно сжались от боли, когда она воткнула в него ножницы. Она хваталась за цепкие пальцы и плакала от страха, что убила его. Она почувствовала его кровь своей спиной, неожиданно горячую, и когда его руки ослабли, судорожно обернулась. Он смотрел на неё. В его глазах не было злобы, боли или благодарности. Только спокойствие. Теперь он наблюдал смерть не со стороны, теперь она пришла к нему.
Адель прошептала:
- Прости меня…
Но он ничего не сказал. Он закрыл глаза и упал на подушку.
Адель дрожала. Она села рядом.
- Любимый, хороший, - шептала и гладила его по волосам. Теперь можно было говорить всё, что он так не хотел слышать. Адель поправила его ноги, уложила их более удобно, будто он просто спал. Осторожно, за рукоятку, вытянула ножницы. И накрыла его одеялом, оплакивая тихо, сплошными потоками слёз. А потом поцеловала в висок и ушла.

---

Всё началось с того, что мне заказали написать в рубрику "шедевров" о Казимире Малевиче и его "квадратах". А я когда-то писала реферат о нём, и сохранилось несколько статей, сидела в редакции, читала. Пришёл Игорь, имеет привычку заглянуть, чего я с таким серьёзным видом сижу. Увидел слова "чёрный квадрат" и отвлёк меня на целый час дискуссиями о том, ну что это такое, фигня и вообще не понимаю. А я же, когда что-то умное надо сказать, сразу тупею, толком не могу мысли изложить, а тут ещё и тема такая, что очень сложно выразить чувства. Что-то, что есть внутри тебя, но не имеет словесного выражения. Это как перевести с иностранного фразу, которую невозможно перевести. Как, например, у битлов песня "please please me", ну не скажешь так лаконично по-русски, да и зачем. Но людям свойственно ко всему придираться, им надо по полочкам. Там же, где надо посмотреть отрешённо, понять может не каждый. Я ему показала "Точильщика" и даже сравнилось у меня с Маяковским, ну потому что на Маяковском проще. Но ему было интересно, а почему "квадратов" было четыре, оно, наверное, как-то проще и приземлённе таким интересоваться.
Потом я читала эссе Татьяны Толстой "Квадрат". Очень впечатлило. Особенно отсылка к Толстому. Кто знал, что Лев Николаевич написал "Записки сумасшедшего"? Я нашла и прочитала. Даже написала своему преподавателю по истории литературы, стало очень интересно, действительно ли рассказ автобиографический. Она ответила, что писал он в период экзистенционального кризиса, и скорее это биграфическое не напрямую, а через метафору. Думаю, чувство это знакомо многим, только не у всех доходило до такого ужаса. И вот это его "красная, белая, квадратная", совершенно потрясающе напоминающее картину Малевича... прям переворачивает всё.
Но теперь я думаю, как всё-таки это написать.

---

Кубофутуристическая картина Казимира Малевича "Точильщик" ("Принцип мелькания").

---

Нашла очень красивую и душевную фотку Джона, какой он тут Космический, смотрю, и смотрю, и смотрю.

---

За окном апокалипсис, форумы не работают, я лежу под теплючим пледом, чихаю, пью чай и пишу кривой рассказ про Доминика. Получается то, что получается, а не то, что хотелось бы. Но факт того, что слова вяжутся в предложения, можно считать каким-то доступным мне на данный момент уровнем творчества.

---

"В Космосе чувств не бывает" - прекрасный фильм о синдроме Аспергера. Я как знала, что Биллу пойдёт такая роль )

---

В конце второго сезона Хемлока до последнего надеялась, что блондинка упадёт. Давно мечтаю, чтоб её кто-нибудь сожрал. А вообще, эпизод с доставанием человека из порванного напополам волка ещё милее, чем вылезание волка из человека. Весьма отупляющий финал.

---

Доминик Лоран, 28 лет

Линии жизни, разорваны узы,
Здесь мертвым даровано видеть…

Медицинская карта

Диагноз:
Мозаичная психопатия. Доминирующий тип – шизоидный – выражается:

- эмоциональной холодностью и неспособностью выражать теплые чувства и привязанности,
- скрытностью, патологической замкнутостью и недостатком контактов с другими людьми по причине внутреннего отсутствия потребности в общении, тяготения к одиночеству,
- оторванностью от реальности и погруженностью в свой внутренний мир,
- затруднением в усвоении общепринятых норм поведения, что проявляется в эксцентричных поступках.

При психотравмирующей ситуации возникают навязчивые страхи, остро реагирует на звуки громче среднего, прикосновения и темноту, обходит стороной зеркала.
Начитан, эрудирован. Высокий интеллект. Развиты как логическое, так и абстрактное мышление. Увлекается чтением книг по математике и медицине, решением сложных задач, изучением языков, в том числе мёртвых. Хорошо играет в шахматы, чаще один на один с собой.
При этом испытает сложности с решением простых бытовых ситуаций, долго ищет из них выход, неловок, угловат. Движения своеобразные, жесты и мимика вычурные. Заторможенность в самообслуживании, может подолгу причёсываться, завязывать шнурки, в алгоритме таких процессов как, например, заваривание чая путает местами действия.
Несклонен делиться фантазиями, показывать рисунки. От семьи известно, что увлекается фотографией, сам печатает снимки. На них, как правило, различные проявления смерти – от высохших деревьев и выжженной земли до мёртвых животных, иногда людей.

При попытке проникнуть в его внутренний мир, а так же на любой запрет увлечений выдаёт бурную протестную реакцию. Здесь проявляется добавочный тип психопатии – возбудимая (эксплозивная). Выражается:

- взрычатостью при любом противодействии,
- агрессией по незначительном поводу,
- сменой гнева на слёзы, а агрессивности – на стремление нанести себе повреждения (имеются шрамы от порезов на пальцах, ладонях и висках),
- эгоцентричностью, жестокостью, даже по отношению к близким,
- садистскими наклонностями (изначально по отношению к животным, позже – к людям).

Видит кошмары.
Гипосексуальность, выраженная подавлением сексуального влечения, вероятнее всего, вследствие строгого религиозного воспитания. Известны случаи всплесков влечения, проявившихся в извращённых сексуальных контактах.
Поддерживает разговор о смерти, при этом наблюдается расширение зрачков. Судя по всему, это единственное, что может доставить ему наслаждение.

Это снова она — пульс злого,
Глаза камня, руки невменяемого.

История жизни
Доминик Лоран – француз из религиозной семьи, крещённый еврей. С детства посещал синагогу с родителями и младшей сестрой, проявлял мало интереса, рисовал мелками на полу, но когда нужно было читать молитву, апатично подчинялся правилам, стоял ровно, держа при этом сестру. Легко запомнил наизусть весь текст Амиды, но зачитывал молитву отрешённо. Мог спокойно заявить при всех, что никакого Бога нет.
Тем не менее, учился в религиозной школе. Проявил отличные способности в точных науках и среднюю увлечённость гуманитарными. Конфликты со сверстниками начались на уроках физкультуры, когда те посмеивались над его неловкими попытками повторить упражнение. Доминик быстро вспыхивал и однажды даже порезал мальчику руку бритвой. Оружие быстро отобрали взрослые, а сверстники собрались вместе и устроили Доминику крепкую трёпку. Его это ничему не научило, но с тех пор обращать на него внимание перестали.

Дома каждый приступ агрессии заканчивался тем, что мамочка начинала исступленно молиться, а папочка запирал Доминика в тёмном чулане. Его считали трудным ребёнком и, уповая на Божью помощь, не обследовали.
Мальчик был умён и начитан не по годам, находил упоение в только ему понятных увлечениях, был молчалив и одинок и проявлял неярко выраженные садистские наклонности на сестре и животных. Долго учился самостоятельности и остро реагировал на замечание о неуклюжести или заторможенности. Разозлившись, мог тут же заплакать или начать резать ладони. К концу школы постепенно освоил все навыки самостоятельной жизни, при отсутствии раздражающих факторов, делает всё медленно, но аккуратно. В период обострений может действовать резко и сбиваться.
В возрасте 17-ти лет был сильно избит отцом за то, что видел приступ удушья у матери и ничего не сделал, фактически позволил ей умереть. Вероятнее всего, впервые воочию видел смерть человека. Попал в реанимацию, долго восстанавливался после недельной комы.
После излечения при первом сексуальном опыте непреднамеренно убил партнёршу. Тело обнаружили в комнате мотеля аккуратно уложенным на простынях. На нем были неглубокие порезы бритвой на плечах и ключицах, кровь и прочие следы стёрты, волосы причёсаны, постель разглажена. Доминик не заметал следы, он просто хотел оставить тело красивым. На суде комментировать отказался, замкнулся в себе и не отвечал ни на какие вопросы. Был впервые обследован у психиатра, признан душевнобольным и помещён в стационар на лечение.

В возрасте 20-ти лет Доминик поступил в университет на медицинский факультет, но не проучился там больше двух лет. Адаптация к студенческому миру проходила с трудом, к тому же сказывались последовавшие за лечением депрессия и заторможенность. Доминик днями просиживай в своей комнате, читал, восстанавливал забытые знания, самостоятельно изучал йогу, позже стал выбираться из дома, ходил плавать в бассейн, бегал.

У него стали проявляться редкие вспышки сексуального влечения, он цеплял без разбора девочку или мальчика, которые не всегда соглашались выполнять все его извращённые желания, но его это не волновало. Тогда он понял, что хочет большего. Убить просто так, на кого упадёт взгляд, он не решился. Брать на себя ответственность выбора, кому жить, а кому умирать, тоже не стал. Стать наёмным убийцей было оптимальным вариантом для него.

Первое дело Доминик выцепил в мерзком прокуренном клубе, где подобная грязь обсуждались за каждым столиком. Он долго отмывался в душе и раздражённо царапал пальцы, но другого варианта у него не было.
Он прописал детальный план действий до идеальности, но слишком нервничал, и всё сбилось. Он чуть было не провалился, пустил кровь и оставил массу отпечатков. Пришлось долго убирать за собой и избавляться от тела.
Доминик забрал свой гонорар и сбежал в Париж. Впредь он был ещё более осторожен. Научился действовать чисто, использовать перчатки и обходиться без крови. Ему нравилось душить, и он никогда не использовал оружие. Тело должно было быть красивым, как сама Смерть. И выкладываясь для этого на полную, Доминик достигал такого наслаждения, которого не мог получить ни от секса, ни от чего-либо ещё. В какой бы новый город он не отправлялся, он всегда возил с собой коробку со снимками красивых мёртвых тел.

Испытывая сложности вхождения в коллектив и привязанности к отдельным людям, Доминик нигде не задерживался подолгу. Чаще всего он пристраивался внештатным фотографом в какое-нибудь издательство, чтобы не вызывать лишних подозрений. Постепенно он выбрался из прогнивших баров, от которых его всегда подташнивало, и перестал гоняться за заказами, которые теперь находили его сами.
Иногда делает перерывы и оседает на дно. Как правило, это выпадает на периоды усиления болезни, когда Доминик становится наиболее переменчив в настроении и может беспричинно сорваться. Накопленный за годы капитал практически не растрачивает. С виду прост и кроток. Селится в дешёвых мотелях.

---

Что-то мне кажется, что я больше чем на половину психостеник. Читаю психиатрию для чайников. Спасибо

Полковнику

Кисе.

---

Вот уж где можно разгуляться на цитатах Ассаи - так это создание эпизодов для Доминика. Пока обыгрываю его, пробую и так и этак повертеть, а в нём столько, что можно хоть наизнанку вывернуть. Это сложновато, но в то же время захватывает. Мда, единственная отдушина в жизни - поиграть психопата )

---

Вчера под общую суету в редакции писала статью в свою рубрику шедевров. Насобирала 7 листов интересной информации про Beatles, правда, на почту себе отправила какую-то откусанную версию, так что доделывать буду в воскресенье не выборах или в уже в понедельник.
Сидела себе под нос тихонько напевала. Настолько погрузилась в их атмосферу, что прям ХОЧЕТСЯ послушать. Сегодня с утра включаю альбомами с первого. Меня уносит, как от чистейшего наркотика. Прямо блаженствую. И я понимаю, что жизнь не такое уж и дерьмо, когда у тебя есть битлы. Это вечное.

---

Yellow Submarine
(перевод Иосифа Бродского)

В нашем славном городке
Жил один моряк седой.
Он сказал, что был в местах,
Где живут все под водой.

И немедленно туда
Мы поплыли за звездой,
И в подводной лодке там
Поселились под водой.

Есть подлодка желтая у нас,
желтая у нас,
желтая у нас.
Есть подлодка желтая у нас,
желтая у нас!

И друзья от нас теперь
Не выходят через дверь,
И оркестр гремит всю ночь:
Там-тарарам, бум-бум-бум!

Мы живем внутри воды,
Нет ни в чем у нас нужды.
Синь небес и зелень вод
Над подлодкой круглый год.