Когда человек хотел узнать, какой подвох в том, что я такой хороший, и узнал
Высокие требования, бэмби.

---

Дома так холодно, что жалко было кошку оставлять, уходя на работу. Надо будет из остатков пряжи связать ей мешочек.

---

Ностальгически всплакнула

---

— Если не умеете говорить, то молчите, — хлопнула студентка.
Гимназист даже привскочил со стула.
— Я только хотел заявить, — прокричал он, весь горя от стыда и боясь осмотреться вокруг, — что вам только хотелось выскочить с вашим умом потому, что вошел господин Ставрогин, — вот что!
— Ваша мысль грязна и безнравственна и означает всё ничтожество вашего развития. Прошу более ко мне не относиться, — протрещала студентка.

— Ставрогин, хотите чаю?
— Дайте, — ответил тот.
— Ставрогину чаю, — скомандовала она разливательнице, — а вы хотите? (Это уж к Верховенскому.)
— Давайте, конечно, кто ж про это гостей спрашивает? Да дайте и сливок, у вас всегда такую мерзость дают вместо чаю; а еще в доме именинник.

— Господа…
— Вот коньяк! — брезгливо и презрительно отрубила родственница, разливавшая чай, уходившая за коньяком, и ставя его теперь пред Верховенским вместе с рюмкой, которую принесла в пальцах, без подноса и без тарелки.
Прерванный оратор с достоинством приостановился.
— Ничего, продолжайте, я не слушаю, — крикнул Верховенский, наливая себе рюмку.

Из «Бесов»

---

Лежит коллаж к несыгранному сюжету про Баюна и Алконоста. Положу сюда.
Любимый Целан.

---

Максимально тюленье воскресенье: в одеяле, пледе, халате, коте, с ройбушем и первым Гарри Поттером. Включила первый раз в оригинале с субтитрами. Попалась режиссёрская версия, которая длится 2,5 часа, и там много сцен, которых я никогда не видела. Может, и остальные посмотрю, впереди ещё каникулы. Зимой хочется впадать в спячку. Но пишу понемногу, без этого никак.

---

Люблю иногда перечитывать старьё и нашла парочку прелестных постов за Ленни/Логана. Оказывается, умею писать немного в стиле Гая Ричи. Не ожидала от себя.

Тахиро был маленьким, очень богатым и очень паскудным китайцем, который жил в Лондоне, но очень любил китайскую культуру и эстетику, как и все прочие эмигранты, которые, свалив из родной страны, сразу становились патриотами. Славился Тахиро тем, что имел привычку прикапываться к мелочам, недоплачивать за товар и всеми прочими способами иметь людям мозги, прилагая к этому весь свой китайский энтузиазм. Логана, однако, Тахиро уважал и платил всегда сколько договаривались, потому что серьёзно опасался за свою физиономию, которую Логан ещё при первой их встрече пригрозил окунуть в суп, если Тахиро не перестанет разговаривать с ним подобным тоном. Они сидели в забегаловке в чайна-тауне, и Тахиро, напрягая пупок, рассказывал, на каком месте вертел всех вас, которым лишь только денег заработать, а к искусству никакого уважения.
Логану, в сущности, было плевать на Тахиро, он даже не знал, это у него имя, фамилия или всё разом, но репутация имела стоимость, а если на тебя даже такой мудак, как Тахиро, не кашляет, значит, с тобой можно работать.
Но тут вышла ситуация.
Шли к Тахиро из Китая пара простеньких фарфоровых ваз стоимостью четыреста тысяч евро. Не династии Мин, разумеется, а так, начала двадцатого века — тёще на подарок. Шли они по морю в контейнере вместе с партией оружия. Оружие принадлежало некому криминальному братству, которое знать не знало, что с их поставками периодически путешествует антиквариат разной ценности. С костяком братства Логан был знаком косвенно, они с Логаном — никак. С мелкими личностями договориться было куда проще, поэтому Логан платил Энди. Энди сопровождал поставки из Китая и знал, что Логан хорошо платит, если делать всё, как он просит: чисто, аккуратно и молча. Так он и делал до этого раза.
Но на этот раз рейс накрыла таможня. Оружие удалось спасти, а с вазами вышла промашка, они попросту крякнулись, и Энди, выпучив глаза, объяснял Логану, что это же дорога, Логан, мало ли что может случиться, это же грёбаная контрабанда, всегда есть риск, слушай, Логан, ну я же их даже не слил, довёз, ну потрескались чуть-чуть, можно чистенько подклеить, и ну ты же понимаешь, Логан, что одно дело, когда тебя берут с китайской посудой, и другое, когда ссс…
Договорить у Энди не получилось, потому что у него перехватило дыхание и, возможно, сломалось ребро. Логан очень не любил, когда ему начинали жаловаться на жизнь. Нет, ну ты долбоёб, Энди, так и скажи, какие к тебе тогда вопросы. Но раз прикидываешься нормальным, то и спрос с тебя будет как с нормального.
Короче, Тахиро остался без ваз, Логан — без денег, а Энди попал в больницу с сотрясением мозга и переломами. Вот такая вышла ситуация на четыреста тысяч евро.
Здесь всё, казалось бы, могло и закончиться, но тут Энди решил открыть рот и рассказал, какая-такая собака бешеная ему башку сломала и за что. И всё бы ничего, однако был у Логана, помимо прочих, один существенный недостаток: он был болен раздвоением личности и делил одно тело с невинным, как попа младенца, писателем книжек — Ленни Льюисом. И угадайте, кому из них двоих однажды в прекрасный июньский день накинули чёрный мешок на голову?

Большую часть своей жизни Ленни был рад, что не знал, какими делами занимается Логан. Но случались такие ситуации, когда неплохо было бы внести некоторую ясность. Например, когда Ленни только вышел из больницы, парочка некрасивых ребят подловила его на улице и поинтересовалась, где, блядь, деньги Логан, а Ленни в душе не чаял, где деньги, что за деньги, кто вы, ребята, и можно, пожалуйста-пожалуйста, меня не бить? (Нельзя.) Но тогда хотя бы было ясно, что просто Логан кому-то не заплатил и как же не вовремя вышло с этим лечением.
А когда Ленни посреди улицы поймали и с мешком на голове куда-то повезли, было неясно совсем ничего, а ребята… Ленни с тоской вспомнил тех, что хотели денег, они были ещё вполне ничего по сравнению с этими. Ленни ещё по голосам понял, что эти ребята куда серьёзнее. Тут и с мешком на голове было понятно, что дело — полная задница.
Он покорно сидел в мешке и молчал, оглушённый собственным сердцебиением. Вспоминал маму и что там ещё вспоминают перед смертью. Книжку теперь экранизировать без него будут. Спасибо, что сценарий дописать успел. Рейтинги, наверное, его смерть повысит. Хотя вряд ли кто-то когда-то узнает, как он умер. И вообще, что умер. Вряд ли его когда-то найдут. Обидно. Ленни шмыгнул носом. Ну вот сейчас он ещё расплачется и развеселит этих ребят, чтобы убивать было нескучно.
Его вышвырнули из машины и потащили под руки. Могли бы и попросить вежливо, он бы и сам пошёл. Ленни соображал сейчас плохо, но всё-таки сообразил, что тащат его не в лес. И даже, кажется, не в грязный подвал какой-нибудь. Потом его занесли в комнату и бросили на пол. Ленни с облегчением нащупал под собой ковёр. Ну на ковре его точно стрелять не будут.
А потом с головы сняли мешок, и облегчение быстро прошло. Человек, с которым он тут же встретился взглядом, вряд ли ли будет переживать за какой-то сраный ковёр. Господи-блядь-боже, чем ты там занимаешься, Логан?
Ленни осторожно посмотрел вокруг себя, потому что смотреть по сторонам было как-то полегче, чем на человека напротив. Но даже стены кабинета, в котором он оказался, намекали, что всё очень плохо.
И тут его назвали по имени. Он вздрогнул и повернулся, выпучив глаза. Почему, чёрт возьми, его назвали Ленни? Очень уж с трудом эти ребята были похожи на его читателей. Ну что он там такое мог написать? Скрытые призывы убивать что ли? Ну это если только в третьей книге, но это ж когда было. Три года ж прошло.
— Р-ребят, да вы чего? — промямлил Ленни, заикнувшись. — Я ж п-писатель, у меня даже агента литературного нет.
Сразу стало понятно, что это не лучший подход. Ленни покрылся холодным потом. Он уже мог себе представить, как пойдёт разговор дальше.
(— Ребят, это не я, честно, это моя вторая личность.
— Ты нас за идиотов принимаешь, Ленни?
— Да я вам клянусь! Он появится, как только вы отобьёте мне почки.)
Ленни очень хотел бы сохранить почки и все остальные органы, а ещё желательно лицо в их первозданном виде, но шансы на это стремительно таяли. Он облизнул пересохшие губы и попытался сказать что-то более конструктивное.
— А можно узнать… п-пожалуйста, о чём речь хотя бы? Я вас, ребята, первый раз в жизни вижу, если честно…
Видел он, вернее, только того, который вопрос задал. Остальные стояли позади, но Ленни их прям чувствовал. Прям волосами на затылке чувствовал.

Нужно было жрать таблетки, Ленни, и ходить на терапию ещё с пятнадцати лет. Может быть, тогда не пришлось бы в тридцать ссать кровью, но сейчас шансы на это стремились к нулю.
Ленни так и не узнал, что сделал Логан. Ребята в кабинете вообще не были настроены с ним общаться. Они просто хотели знать ответы на вопросы, которых он и сам не знал. Единственное, что Ленни было известно о Логане: что он больной на всю башку, потому что каким-то образом терпел все побои со стороны отца, все издевательства в школе, всё, что не мог терпеть Ленни. Он был, чтоб его, больной на всю башку личностью в больном на всю башку теле. Ленни мог только подозревать, каким образом Логан зарабатывает столько денег. И мог только надеяться, что Логан никого не убил.
Уже когда Ленни больно схватили за волосы, он понял, что так ничего и не узнает. Сейчас нужно было только перетерпеть, и всё закончится для Ленни. Но он страшно боялся боли. Ещё с тех самых пор, когда умылся кровью от отцовской оплеухи. Боль парализовала его каждый раз. Когда нормальные люди пытались как-то защищаться, он просто терял контроль над своим телом и впадал в ступор, позволяя себя бить. Сейчас он даже не соображал, что пытается говорить.
— Я простой писатель, ребят… пожалуйста…
А потом за него взялся большой страшный человек по имени Банни, оценить ироничность имени которого у Ленни сейчас не было возможности, потому что Банни одним ударом лишил его способности дышать. Оглушённый болью, Ленни ощутил собственные почки куда более осознанно, чем ковёр, в которые его ткнули лицом. Этот ковёр был последним, что он увидел. И всё закончилось для Ленни.

Для Логана этот день начался в довольно интересном положении. Ноги его были согнуты в коленях, морда уткнута в пол, руки расставлены, будто он молился или занимался йогой, но нездоровый ритм сердцебиения, незнакомый и явно очень дорогой ковёр, а также явное ощущение, что кто-то только что танцевал на его почках, намекало на куда менее поэтичную причину такой позы. Причина очень кстати стояла рядом и поддела его ботинком под ребро.
Логан медленно поднял голову с пола и подтянул руки. Он дышал ровно, спокойно и даже не поворачивался, ему вполне хватило увидеть размер ботинок, чтобы оценить ситуацию. Ботинки были размером с катамаран. Последовала недолгая заминка, а потом парниша в ботинках нагнулся, чтобы схватить его за шкирку.
Бил Логан быстро, хладнокровно, левым локтем — мочевой пузырь, солнышко, подбородок. В следующий миг он был уже на ногах, добил большого парня ударом по хребту и, быстро выхватив у него из-за пазухи Беретту, направил её дуло в лицо второму головорезу, который поспешил было на помощь. Медленно, чтобы все заметили, снял с предохранителя. Он ничего не сказал, но по взгляду стало понятно, что он выстрелит при первом же движении, и головорез остановился. Перед ним стоял уже не Ленни Льюис, а совершенно другой человек.
Логан повернулся к окну, чтобы посмотреть на того, кто правит этой вечеринкой, и сразу понял в чём дело. Надо же, ради такой швали, как Энди, его притащили на ковёр к самому Принцу. Логан даже посмеялся бы, будь у него в наличии чувство юмора. Да тут и впрямь братство.
— А вы, парни, видимо, хотите вернуть мне четыреста тысяч, которые просрал Энди? — спросил он с лёгкой психопатической улыбкой.
Ничто в нём не напоминало Ленни: ни голос, ни манера держать себя, ни особенно взгляд.

Итак, у окна стоял Джексон Теллер. Детище клуба ублюдков или как они себя там называют. Трудное детство, Глок вместо водяного пистолета, бейсбольная бита вместо солдатиков. Вспыльчивый, резкий парниша с выточенными под криминал мозгами. Логан знал о нём немного, но достаточно и особого желания знакомиться лично и уж тем более вести дела напрямую не имел. Но посмотреть было интересно. Смотрел Логан внимательно, как на паучка в банке, одновременно не выпуская из поля зрения громилу под прицелом. Ребята явно нервничали. Логан был хладнокровной ящерицей, он никогда не нервничал.
Говорил Джекс сладко. Ленни, значит, харей в ковёр тыкал, а тут вдруг запел соловьём. Сразу ему захотелось по-хорошему вести диалог, как люди, будто только сейчас вспомнил, что он человек, а не псина, и что можно разговаривать через рот прежде чем устраивать месиво. Может, если перевести ствол на него, ещё и чаю предложит с конфетами. Занятно.
Но Логан не любил оружие. Всегда проще человеку нос сломать, так он хотя бы будет смотреть на тебя, а не на ствол в твоих руках. Впрочем, ломать Джексу нос или что-то ещё Логан на данный момент не планировал. Если эти ребята так впряглись за паршивого Энди, то что будет, если тронуть блондинчика. Дерьмо потом лопатой не выгребешь.
Словом, предложение Логан принял. Он молча опустил руку, разрядил патрон в стволе и сбросил на пол магазин. Потом отшагнул назад, позволяя громиле пройти и подобрать с пола Банни. Почему-то всегда самых стрёмных парней в подобных группировках называли Банни, Сью, Малыш Боб, Красавчик, типа господи, блядь, что за стрёмный парень, давайте хотя бы ему имя придумаем весёленькое.
Логан понимал, что бездыханный Банни не гарантия безопасности. Такие, как он, не более чем вспомогательный материал — выруби одного, и на его месте тут же вырастет другой. Он также понимал, что у Джекса под рукой есть запасное оружие. Но Логан эмоции окружающих чувствовал с животной остротой, и Джекс стрелять первым был не намерен. Во всяком случаем, пока не отойдёт от увиденного.
Логан коротко посмотрел по сторонам, найдя выбор локации тоже довольно занятным. Подойдя к столу, он положил разряженную Беретту, отвёл назад растрепавшиеся волосы и тоже сел в кресло, сложив руки на подлокотники.
— Ну давай поговорим, Джеки-бой, — сказал, глядя ему в глаза. — Моё имя Логан. Ситуация такая. Энди за твоей спиной возил из Китая мою контрабанду вместе с твоим оружием и брал за это неплохие деньги. Энди накрыла таможня, и он просрал мои четыреста тысяч и мою репутацию. Окей, я не имею дело с тобой, и поскольку ты не при делах, предъявить мне тебе нечего. Я имею дело с Энди, поэтому разобрался с Энди. Насколько мне известно, он не подох. Но неделю спустя ты притаскиваешь меня в свой кабинет и скармливаешь своей горилле, так о чём, собственно, разговор? У тебя какие-то особые чувства конкретно к Энди или ты всегда так впарываешься за крыс, которые за твоей спиной навариваются на поставках?
Логан замолчал и, не отрывая взгляда от Джекса, продолжал сидеть ровно, словно свинцовая пластина. Ни один мускул на его лице не выдавал, что он чувствует боль. Логан привык к боли с детства.

---

Вместо «силового поля» написать «миловое» — опечатки в духе меня.

---

Когда лайкнула битловскую футболку на тиндере и случайно создала пару. Человек теперь в вк добавляется. Упс. Вообще странным образом замечено, что буквально на каждый свой лайк я мгновенно получаю ответный. Как будто парням вообще по фигу. А потом они сидят и ждут, пока ты им напишешь. Скука. Если от меня ждать инициативы в сторону общения, то помереть же можно.

---

Тренер: Екатерина, вы что-то сегодня молчите.
Я: *с ужасом пытаюсь осознать, какие звуки издавала ранее*

---

«Легенда о зелёном рыцаре» такая красивая, но больше похожа на трип, чем на фильм.

---

Запечённые орехи так прекрасно на всю квартиру пахнут.

---

Текучёвский мост бесконечно длинный. И если сначала достаточно низкий, то скоро город уходит в низину и становится высоко. Красиво. Посмотрела наконец ботанический сад. Он большой, ходить и ходить, и люди уже не так часто встречаются. Течёт очень чистый родник. Как обычно, чёрт пойми какие дороги. Думаю, теперь надо по жилым районам потаскаться.

---

Написали в вк ответ на комментарий четырёхлетней давности.
Но что интересно. Я там упомянула слова Ассаи: «для моих поклонников моя музыка является набором, прежде всего, ИХ ассоциаций, их настроения». Во-первых, это просто хорошая мысль. Во-вторых, сегодня день рождения Ассаи. Где бы он ни был и чем бы сейчас ни занимался — вечная любовь.

---

Мне кажется, каждый раз, когда иду куда-нибудь основательно, нахожу места, в которых как бы вообще никто не ходит. В субботу опять ходила по какому-то проспекту, где ни тротуаров, ни черта, одни заправки, а потом поняла, что иду не туда, куда мне надо. Посмотрела парк Авиаторов. Лажово, конечно, немного в рассказе получилось. Ну там действительно красиво и диковато. Но много мошкары и много мусора да и делать особо нечего, даже посидеть негде.

---

Только что ходила по всей квартире и искала варёное яйцо. Нашла в стиральной машинке. Всего-то вышла ненадолго в душ, а кошка успела спереть яйцо.

---

Чувствую себя пустой и бессмысленной, когда нечего писать. Очень нехорошее состояние.

---

По итогу наконец понимаешь, что новые обидные ситуации — это результат прошлых обид, и нужно просто перестать обижаться и плодить в себе негатив, чтобы всё это прекратилось.

---

Как-то я очень сильно промахнулась с размером работ на Небукере. И коллажи у них больше не участвуют. В общем, просто так. Поднимаю старую тему психосоматической немоты.

Мини, 8878 тыс. символов, драма, романс, русреал.

Обложка

Только с тобой

Говорят, человек после смерти становится частью природы и каждым своим атомом прорастает. Была в этом связь или нет, но после Юлькиной смерти Юра часто видел бабочек там, где их не должно было быть. Сегодня, например, в школе. Когда он пришёл на алгебру, в классе не было никого, кроме крошечной капустницы, которая сидела на занавеске и плавно пошевеливала белыми крыльями. Капустницы водились у баб Нюры во дворе, и Юлька любила брать их на кончик пальца. Но в классе все окна были закрыты.

Юра снял с плеча старый плёночный «Зенит», который всегда носил с собой, и убрал крышку с объектива. Он старался не думать о том, что бабочки имеют какое-то отношение к Юльке, и всё равно ощущал нечто сродни трепету, когда подходил ближе. Бабочка замерла. На крыльях у неё было по две чёрных точки, Юлька говорила, что такие бывают только у самочек.

Юра посмотрел на капустницу в объектив, настроил резкость. Он был так увлечён моментом, что не услышал движение за спиной, но успел сделать снимок до того, как его толкнули в спину.

— Эй, Герасим!

Толчок получился достаточно сильным, от неожиданности Юра завалился вперёд, окунувшись лицом в занавеску, и выронил фотоаппарат. Ослеплённый на мгновение от испуга он услышал, как «Зенит» разбился об батарею.

В класс вошли трое: Осколов, Рудный и Лазутин. Первым, конечно, подал голос Костик Осколов. Из класса у него был самый большой и болтливый рот, хотя сам Костик не отличался ни ростом, ни фигурой, был маленьким, гиперактивным и больше всего любил подшутить над кем-нибудь. Так уж вышло, что Юра был для этого самой лёгкой мишенью.

— Упс! Ну как так, Герасим! — тут же театрально воскликнул Осколов. — Руки у тебя, что ли, трясутся? Так ты успокоительного попей! У бабули своей возьми травки какой-нибудь, — он рассмеялся.

Шутил он по-всякому — и жестоко, и так, просто посмеяться — но физически никогда трогать не стал бы. Толкал Рома Рудный. Он и стоял сейчас ближе всех к Юре — настолько, что можно было уловить исходящий от него запах табака и жвачки. Вот кого стоило по-настоящему опасаться. Широкоплечий, невозмутимый Рудный никогда не шутил, чтобы просто посмеяться.

— Ну что ты молчишь, крошка? — спросил он угрожающе ласковым тоном. — Ну скажи что-нибудь. Му-му.

Он уже почти поднял руку, и Юра содрогнулся от мысли, что Рудный собирается коснуться его лица, но Митя Лазутин перебил его.

— Если вы хотите уединиться, то мы с Костиком можем выйти, — сказал он.

Костик рассмеялся, а Рудный опустил руку, но подался ещё ближе и спросил:

— Что скажешь, Герасим? Стоит нам уединиться?

Юра перевёл взгляд на Митю. Митя, держа руки в карманах брюк, смотрел на него прямо, неотрывно, лицо его было бесстрастным. Митя был отличником, победителем олимпиад, но не занудой, потому с ним водились и Костик, и Рудный, и все подряд. Юра почти сразу перестал видеть его красивое лицо: глаза предательски наполнились слезами, и он сдерживал их до режущей боли в горле. Было очень обидно за фотоаппарат — по сути единственную ценную вещь в его жизни.

Спасло, что вошла учительница. Совсем уже пожилая и бесконечно добрая Галина Сергеевна была их классным руководителем и пользовалась каким-никаким, но уважением даже у Рудного.

— Рудный, а ну оставь в покое мальчика! — воскликнула она.

— Мальчика, — перековеркал Рудный. — Это ещё точно неизвестно.

— Вот придёт твой отец на собрание, все ему расскажу.

— А вы ему расскажите, Галина Сергеевна, как Рома зажал Юру в углу и полез проверять, мальчик ли он. Вот отец обрадуется, — тихим голосом сказал Митя. Он бросил рюкзак на стол и уже не смотрел на Юру.

— Вот и расскажу, — подхватила Галина Сергеевна.

Осколов захохотал. Рудный отвернулся, переключив внимание на Митю, и Юра почувствовал, как спрессованный от напряжения воздух перестал прижимать его к окну. Он присел на корточки и, смаргивая противные слёзы, поднял фотоаппарат.

В класс повалили остальные, стало шумно. Юра сел на своё место и половину урока вертел на коленках «Зенит», а когда стало ясно, что его не спасти, так и просидел расстроенный, не поднимая головы.

Со звонком сразу собрался и первым, не оглядываясь, вышел из класса. До дома ему было идти минут пятнадцать: через дорогу, а дальше — в узкий переулок вдоль железной дороги и мимо гаражей, мимо безликих заборов из профлиста почти до самого конца. Баб Нюра жила там, где никто другой уже и не жил, по бокам был только пустырь, с которого во двор лезли сорняки. Здесь круглыми сутками ходили поезда, от чего дом весь дрожал, а в сервизе звенела посуда, но Юра привык и спал лучше, чем у родителей, где пусть и было тихо, но казалось, что живёшь среди мёртвых на кладбище.

В доме пахло обедом.

— Юра, ты? — крикнула баб Нюра из кухни, и, переобувшись в тапочки, Юра прошёл туда, чтобы показаться. Он улыбнулся, но баб Нюру было не провести.

— Чего расстроенный? — спросила.

На ней, как всегда, было старомодное ситцевое платье в клетку, фартук и косынка, но кофту она теперь носила новую — ту, что Юра ей подарил на день рождения.

Он покачал головой: ничего особенного. Баб Нюра вздохнула.

— Уже два года прошло, а ты всё молчишь, — в который раз повторила она, хотя сама на комоде держала Юлькино фото с чёрной лентой.

Баб Нюра говорила по-простому, она одна вспоминала Юльку с улыбкой, и потому с ней было спокойнее. Но Юру всё равно не покидало чувство, что все, глядя на него, видели только половину человека, потому что он никогда и не был сам по себе, были близнецы Юлька и Юра, а теперь остался только Юра.

Баб Нюра погладила его по плечу жалостливо, сказала, чтобы мыл руки, пока борщ горячий, и, повздыхав над своими мыслями, взялась за тарелки.

Пообедали. Баб Нюра рассказала про погоду, что дожди со следующей недели, про соседку, Юра, распарившись от борща, слушал; нравилось, что баб Нюра не молчала в его присутствии, говорила с ним, хоть он и отвечал только жестами. Потом помог вымыть посуду, вытер стол и сразу стал собираться обратно на улицу: сложил в рюкзак уроки на завтра и старый плед, надел поверх рубашки свитер. Перед выходом поцеловал баб Нюру в щёку, она улыбнулась и сказала, чтобы долго не бродил.

Сразу за железной дорогой начинался парк Авиаторов, только её с двух сторон обнесли оградой. Когда была Юлька, они с Юрой неспешно делали крюк до перехода, но теперь Юльки не было, и Юра просто перелезал через ограду и оказывался сразу в парке. С этой стороны он и не был похож на парк — больше на лес. Сейчас здесь всё желтело и было по-осеннему тихо, только листва шуршала под ногами. Юра спустился к Кизитеринке и прошёлся вдоль берега, разбрасывая листья носками кед. Потом нырнул в проём между кустами и оказался на небольшом, укрытом от глаз островке травы под раскидистым клёном. Юра достал плед, учебники и, прислонившись спиной к клёну, стал делать уроки.

Сегодня не ладилось. Особенно не пошла алгебра. Юра поймал себя на том, что всё чаще поднимал голову и прислушивался, даже если мимо никто не шёл. Через пару часов он уже совсем продрог и хотел уйти, но послышались отчётливые шаги, зашевелились ветки, и на островок вышел Митя Лазутин.

Он остановился, посмотрел на Юру. Юра смутился и, обхватив ладонями холодные коленки, отвернулся к речке. Здесь она совсем сужалась, так что можно было, наверное, и перепрыгнуть. Митя снял рюкзак и сел рядом. От него сразу повеяло теплом и запахом чего-то сладкого, кажется, груши.

— Злишься? — спросил он.

Юра почувствовал, как всё в нём сразу проявилось: и тоска, и обида, и задушенные слёзы. Он покачал головой.

— Мне очень жаль за фотоаппарат, — сказал Митя.

Юра кивнул, сжал губы, как же захотелось глупо расплакаться.

— Вот нашёл на Авито. Хотел отдать свою зеркалку, но подумал, что тебе больше идёт плёночный.

Юру проняло ознобом по всему телу, только уже не от холода, он повернулся и увидел, как Митя достаёт из рюкзака «Зенит», почти такой же, даже как будто и поновее, и вдруг понял, как Мите тоже было от всего этого тяжело. И сразу всё у него внутри вспыхнуло, он потянулся навстречу и, обхватив Митино лицо холодными ладонями, стал целовать его губы, тёплые и сладкие. И весь в этот поцелуй провалился, позволив чувствам просто быть во всей полноте. Митины руки легли на плечи, его тело согревало, он отвечал чуть жарче, чем обычно позволял себе здесь, в парке, где их могли увидеть. Только когда они оставались наедине у него дома, он целовал полностью самозабвенно.

— Глупый… — сказал он, когда Юра благодарно уткнулся носом ему в шею. — Ты должен меня ненавидеть. Я сам себя ненавижу.

Юра поднял голову и посмотрел ему в глаза.

— А я тебя люблю, — сказал тихо.

И сразу по глазам увидел, что тоже любит. Если в другое время мог и сомневаться, то в такие моменты всегда точно знал, что любит.

Митя погладил его по щеке.

— Было бы проще, если бы ты разговаривал не только со мной.

— Было бы?…

Юра подобрался ещё ближе, едва не забравшись ему на колени.

— Только с тобой я чувствую себя целым, — сказал и буквально увидел, как расширились Митины зрачки.

Он обнял Юру, прижимая к себе, и они снова стали целоваться.

---

Сижу плачу под песню The Bee Gees. Всегда под неё плачу. Сегодня день рождения Брайана Эпстайна.