Пока все ноют про плохой год, я сегодня во время медитации поняла, что это был самый продуктивный год в моей жизни. Я прошла два квеста Майндвелли: по медитации и питанию, и осталась очень довольна; полностью изменила питание, в связи с чем поправила здоровье и научилась готовить здоровую еду; начала каждое утро медитировать и делать зарядку; записалась в спортзал на год вперёд и хожу на йогу и растяжку; написала прекрасный сборник рассказов на «Лицей», повесть про Лёню и ещё парочку интересных работ. На личном, правда, так и не сложилось, но таки решилась пойти на сайты знакомств, уже что-то. Домой купила два блендера, духовку и ковёр. По-моему, отличный итог.

---

Я был только тем, чего
ты касалась ладонью

Я был только тем, чего
ты касалась ладонью,
над чем в глухую, воронью
ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, что ты
там, снизу, различала:
смутный облик сначала,
много позже — черты.

Это ты, горяча,
ошую, одесную
раковину ушную
мне творила, шепча.

Это ты, теребя
штору, в сырую полость
рта вложила мне голос,
окликавший тебя.

Я был попросту слеп.
Ты, возникая, прячась,
даровала мне зрячесть.
Так оставляют след.

Так творятся миры.
Так, сотворив их, часто
оставляют вращаться,
расточая дары.

Так, бросаем то в жар,
то в холод, то в свет, то в темень,
в мирозданьи потерян,
кружится шар.

Иосиф Бродский, 1981

---

Коллеги: *едят и бухают*
Катя: *читает Достоевского*

---

Реклама предлагает купить револьвер.

---

Ещё интересные результаты правильного питания. Помимо болей во время цикла, ушёл ещё запах ног и перестала адски шелушиться кожа зимой.

---

Утренний инь-ян

Брокколи на завтрак, цветная — на обед, вечером ещё будет брюссельская. Капустная неделя в разгаре, я в кетозе.

---

Ходила сегодня на Чердак. Барахолка типа сэконда, только, помимо одежды, там всё подряд. Находится Чердак в подвале. Райончик жутковатый, заводы, стёкла побитые, что-то похожее на морг, в железной бочке кострище до неба, людей нет вообще... Чердак оказался совсем небольшой. Можно покупать декорации к Лапенко, посудка там всякая советская, книги, пластинки, даже пуговицы в банке. Я помню, в детстве любила играть с пуговицами, у нас их было две банки железные из-под конфет. Вообще я ходила книги посмотреть и ничего для себя не нашла. Но интересно было.

---

Заказала парикмахерские ножницы и вчера сама себя подстригала. Вееесело. Мне понравилось, мехехе. Вместо ровной длины всех волос, правда, случайно получился немного каскад, но в целом всё не так плохо и можно в будущем продолжать эксперименты.

---

Не могу поверить, что этому мюзиклу уже 15 лет. Балдею от открывающей песни, Сергей с Владиком такие ещё юные и чудесные. И снимали раньше душевно, у меня прям ностальгия.

---

— Ма, а ты книги читаешь, что я тебе дала?
— Одну дочитываю.
— Какую?
— Не помню название.
— А о чём?
— Ну про учёных.
Дала, называется, человеку Стругацких почитать.

---

Вчера уборка-йога-рынок-икея-ковёооор и заснуть до одиннадцати, сегодня уютное воскресенье, рисование, запечённые каштаны и арахисовая паста. Не вязала много лет, а тут купила пряжу и вяжу себе шарф. Алкоголь не пила больше полугода, но купила всё-таки на новый год бутылку мартини. Напьюсь в одиночестве и буду танцевать под Лазарева. Крис приедет первого числа. В планах на каникулы проходить с ней курсы по шмоткам и ездить по магазинам.

---

День рождения Лукаса Моя любовная любовь.

---

Тимми сыграл во French Dispatch, а Лукас — во French Exit (вышел трейлер!).
Когда-нибудь они снова встретятся )

---

Очень порадовалась, что у Оливера всё хорошо. Хоть мне и стыдно перед ним по-прежнему и никогда не смогу написать уже, но по итогу всё же осталось только доброе, и мне тепло от мысли, что у него всё устроилось.

---

По результатам Небукера рассказ на пятом месте, коллаж — на третьем.

---

— Я волнуюсь.
— Ты волнуешься, я волнуюсь. И море в районе Новороссийска тоже волнуется. И чайки, которые там летают, тоже волнуются.
Разговоры в кабинете.

---

Ух, написала продолжение. По-прежнему очень нравится. Ещё парочка интересных сущностей и локаций, немного о работе и о прошлом Глеба. Есть у меня зацепка и на третью часть, но подумаю о ней чуть позже. Главы по порядку после части первой.
Часть третья.

Видящий. Часть вторая

Глава пятая. Девочка в белом платье

Замкнутый в кольцо асфальта лес разрастался. Заняв всё футбольное поле, он так загустел, что не осталось и просвета, и теперь тянул во все стороны ветви, будто щупальца, намереваясь перемахнуть через беговую дорожку и ухватиться за траву. Когда одна из кленовых ветвей коснулась лысого мужичка в спортивном костюме, он вздрогнул и отшагнул назад, где и остался стоять, не в силах отвести взгляда от раскинувшегося перед ним жуткого, но завораживающего вида.

Глеб остановился рядом и теперь тоже не отрывал глаз от леса. Мужичок, он же школьный физрук, сперва даже не повернулся, спросил зачарованным голосом:

— Видели когда-нибудь что-то подобное?

Глеб видел, но промолчал. Физрук опомнился, посмотрел на него.

— Троицкий? Боюсь, у меня для вас плохие новости.

Он начал объяснять. Был обычный урок физкультуры, играли в футбол. Никита споткнулся, упал, вдруг начал плакать, подумали, ушибся, послали за сестрой. А тут вот это началось: лес на ровном месте полез. Всех сразу погнали в школу, а Никита так и не вышел. Когда опомнились, пробраться туда уже не смогли — сплошная стена, куда ни сунься.

Глеб выслушал его, сказал:

— Вы, Валентин Сергеевич, так близко не стойте, — и сразу пошёл вперед. Физрук поднял ладонь, пытаясь его предостеречь, но терновые ветки ослабили хватку, и Глеб вошёл.

Внутри оказалось на удивление светло, сладко пахло цветущими травами, и воздух был чистый, лесной. Красиво было невозможно, но даже Глебу стало не по себе: очень уж много на таком маленьком клочке земли наросло так быстро. Никита сидел на траве, усыпанной незабудками, и плакал.

— Остановись, остановись! — повторял он, всхлипывая, и бил кулаками по цветкам.

Глеб поспешил к нему, сел рядом и отёр мокрые щёки.

— Папа, я не хотел, оно само!

— Я знаю. — Глеб обнял его, укутав в свою куртку, и стал успокаивающе гладить по спине.

— Болит ещё?

— Немного.

— Сейчас пройдёт.

Они посидели несколько минут в тишине. Наконец Никита затих, перестал всхлипывать, и всё вокруг затихло тоже. Глеб взял его на руки и вышел на беговую дорожку. Физрук стоял всё с тем же выражением лица, но на Глеба теперь буквально уставился — подозрительно, непонимающе и, кажется, немного в ужасе.

— Вроде затихло, — заторможенно сказал он, погладив лысину.

— Затихло, — кивнул Глеб. — До свидания, Валентин Сергеевич.

Физрук не ответил, удивлённо вскинул брови, не понимая, мол, вы, что же, уходите уже, вытянулся во весь рост и уже в спину неуверенно спросил:

— Как думаете… что это такое было?

— Думаю, чудо, а вы?

Физрук снова не ответил, или Глеб его просто не услышал. Он донёс сына до машины, усадил сзади и укутал в одеяло.

— Пап? — спросил Никита, когда они уже поехали домой. — А давай апельсинов купим?

— Давай.

— Пап, а если сила уйдёт, я умру?

— Зачем ей уходить?

— А чего она меня так больно? Я Варваре из Ростова помогал? Помогал. И собаку вытащил из ямы, и лапу ей полечил.

— Сильно больно было?

Никита кивнул, уткнувшись носом в колени.

— Если вдруг ещё будет болеть, сразу звони мне, хорошо?

— Хорошо.

— И ты не умрёшь. Может, просто мало времени прошло после того, что случилось, и всё скоро…

Прерванный телефонным звонком он не договорил. Звонил лейтенант Кресов. Никогда раньше Кресов Глебу сам не звонил и даже не перезванивал. Впрочем, он, как обычно, не поздоровался.

— Троицкий, мне, кажется, нужна ваша помощь.

Голос его звучал почти привычно — сухо, устало — но всё же почти: было что-то ещё, неловкость как будто. Кресов и неловкость у Глеба в одно как-то не вязались.

— То есть не совсем ваша. Говорят… ваш сын…

— Что у вас случилось?

— Вы можете приехать? Я на дачах живу.

Глеб с сомнением посмотрел на Никиту. Он шмыгал носом и, устало зарывшись в одеяло, обнимал коленки. Сегодня ему лучше было бы отдохнуть. Но Кресов вдруг сказал «пожалуйста», и Глеб удивился ещё больше, дело, судя по всему, было гиблое. Он попросил прислать адрес.

По пути заехали за апельсинами, и Никита, выпросив складной ножик и начистив длинное конфетти из кожуры, скоро повеселел, а машина заполнилась цитрусовым запахом.
Дача у Кресова оказалась большая. Через забор переваливались ветки, похожие на яблоневые, и сразу от калитки начинался богатый сад. За садом был дом и увитая виноградом летняя кухня. Всё было чисто, ухоженно, одно только смущало: нигде не росли плоды.

— Неправильный какой-то это сад, — сказал Никита.

На крыльце дома стояла девочка лет пяти в белом платье. Она спокойно посмотрела на гостей, сошла с крыльца и, осторожно ступая босыми ногами по траве, скрылась за деревьями. Глеб не знал ничего о семье Кресова да и вообще мало что о нём знал, хотя они и были давно знакомы.

Он постучал в приоткрытую дверь и вошёл, придерживая Никиту за плечо. В доме было тихо, но сразу из комнаты вышел Кресов. Ему было немного за сорок. Очень высокий и широкоплечий, сейчас, без формы, он сутулился. На нём был вязаный белый свитер и подвёрнутые старые джинсы, непричёсанные русые волосы беспорядочно вились на макушке. В общем, Кресов выглядел как совсем не Кресов. Глеб попытался вспомнить, знает ли его имя.

Он тем временем кивнул и пожал его руку.

— Извините, — сказал тихо. — У нас маленький ребёнок.

Потом улыбнулся и пожал руку замершему с перепугу Никите.

— Как тебя зовут?

— Я Никита.

— А я Лёша. Идёмте сюда.

Они прошли в просторную, с множеством окон гостиную, где на длинном диване сидела женщина с младенцем на руках. Она выглядела усталой, но гостям обрадовалась, помахала ладонью.

— Здравствуйте. Простите, только смогла его успокоить.

У неё были такие же длинные тёмные волосы, как и у девочки на улице.

— Это моя жена Рита, — сказал Кресов.

— Что с ребёнком? — сразу спросил Глеб. Он подошёл ближе, сел на диван.

Кресов, вздохнув, остался стоять.

— Его что-то душит, — сказала Рита. — Вот вроде бы всё спокойно, а потом как начнёт задыхаться. Днём ещё редко, а вот ночью…

— Слушайте, Троицкий, вы знаете, как я ко всему этому отношусь, — сказал Кресов, сложив руки на груди. — Но мы всех врачей обошли, и все говорят, что наш сын здоров. Если вы можете помочь…

— Лёша, ну что ты так официально…

— Мы попробуем, — сказал Глеб и посмотрел на Никиту.

Никита кивнул, подошёл с очень серьёзным видом и посмотрел на младенца. Мальчик месяцев двух от роду тут же замер, уставившись на незнакомца распахнутыми глазами. Никогда раньше таких малышей Никита не лечил.

— Скажите, пожалуйста, как его зовут? — спросил он.

— Максим, — ответила Рита.

— Здравствуй, Максим.

Он неуверенно взял мальчика за руку и вздрогнул, когда тот за неё крепко ухватился. Но Максим тут же улыбнулся ему беззубым ртом, и Никита улыбнулся ему тоже, накрыл его ладонь второй своей. Только ничего после этого не произошло. Подождали с полминуты — всё равно ничего.

— Я тебе говорил, что она уйдёт, — нахмурившись, сказал Никита.

Глеб задумчиво прикусил губу. Кресовы почти не дышали в напряжённом ожидании.

— Лейтенант, а не дадите мне, пожалуйста, иголку?

Он даже не сразу понял, что обращаются к нему.

— Что? Иголку? — спросил заторможенно.

— Иголку. Нужно кое-что проверить.

Кресов кивнул и пошёл искать иголку.

— Я тебе говорю, что она ушла, — угрюмо пробубнил Никита и, выпустив руку младенца, сел на диван. — Я Варвару лечил, собаку лечил, а теперь кто их лечить будет?

— Ничего не получится, да? — растерянно спросила Рита.

— Пока непонятно.

Глеб взял у Кресова иголку, раскрыл ладонь и проткнул себе палец. Рита дёрнулась, будто он поранил её, Максим агукнул, Кресов, ссутулившись, внимательно наблюдал с высоты своего роста. На пальце выступила капелька крови. Никита посмотрел на неё хмуро, потом на Глеба и неуверенно взял его руку. Тут же лиловое свечение мягко окутало ладонь и впиталось в неё, втянув вместе с собой кровь.

— Работает, работает! — пискнул Никита. Рита ойкнула, Кресов молчал. Глеб вернул ему иголку. — Почему тогда с Максимом не работает?

— Потому что он и правда здоров.

— Но что же тогда… — шёпотом заговорила Рита, кашлянула и громче спросила: — Что же тогда его душит?

— Видимо, вопрос не в том, что его душит, а в том — кто.

Глеб поднялся с дивана, Кресов молча отшагнул, пропуская, и он прошёлся по комнате, остановился у окна, занавешенного бежевым тюлем.

— Давно у вас сад плодов не даёт?

— Только в этом году, — прокашлявшись, ответил Кресов.

— А дочка ваша никогда не задыхалась?

Никто не ответил. Глеб обернулся, Кресовы смотрели на него, не отрывая глаз. Никита веселил младенца, корча ему физиономии.

— Откуда вы знаете… про дочку? — Голос Риты сорвался.

— Мы встретили её во дворе.

— Мы никого не встречали во дворе, пап.

Рита, побледнев, приложила ладонь к груди.

— Извините, я… я не могу. Я пойду положу Максима в кроватку.

Она встала и быстро вышла из комнаты.

— Наша дочь умерла, — сказал Кресов, опустившись в кресло. — Почти сразу после рождения. Два года назад.

— Это кикимора, значит, была.

— Простите?

— Умершие дети иногда становятся домашними духами.

— Троицкий, вы не могли бы… без вот этого.

Глеб вздохнул и вернулся к дивану, сел. Без «вот этого» он, увы, не мог.

— Кикиморы и домовые — это домашние духи. Они к вам добры, пока вы добры к ним. Но они не очень аккуратные и, защищая дом, могут производить странные звуки, терять вещи, менять их местами или, наоборот, приносить что-то новое. Я не спрашиваю, что было у вас. Я хочу знать, что вы сделали. Вы набожны? Может быть, вы вызвали священника, чтобы освятить дом?

Кресов смотрел на него долго и молча. Но потом всё-таки ответил.

— Полгода назад. Рита попросила. Она была беременна и волновалась.

— Ясно. Если хотите избавиться от кикиморы, священник тут не поможет, только разозлите — нужен жрец или шаман. Но я не советую силой домашних духов изгонять, тяжело потом будет жить здесь.

— Глеб, мы не будем изгонять свою дочь, — немного нервно перебил Кресов.

Он был человеком практичным, и это Глебу в нём нравилось. Когда они впервые встретились, Глеб пришёл в полицейский участок с мёртвым мальчиком, и все сочли его ненормальным, а Кресов просто посмотрел заявления о пропавших детях. Мальчика нашли и похоронили, Кресов лично снял с Глеба подозрения. Он не был суеверным, и всё это давалось ему нелегко, но верил фактам и просил сообщать ему только факты. Сейчас он был совершенно выбит из своей привычной колеи.

— Вы можете её успокоить. Вспомните, что вы делали для дочери, пока она была в утробе. Возможно, Рита пела ей или включала какую-то музыку. Включите её тихо на ночь, например. Понимаю, что это будет тяжело, но других вариантов у меня нет. Больше я ничем не могу вам помочь.

Глеб поднялся с дивана, взял Никиту за руку, и Кресов в задумчивом молчании проводил их к выходу.

— До свидания, дядя Лёша, — сказал Никита, пожимая его руку. — Можно вы нам потом сообщите, как Максим?

Кресов, отвлёкшись от раздумий, улыбнулся.

— Конечно, сообщу.

На улице поднялся ветер, и сад шумел. Глеб откинул с лица растрепавшиеся волосы. Уже у машины что-то заставило его обернуться. Кресов стоял на крыльце и смотрел им вслед, а рядом с ним стояла девочка в белом платье.


Глава шестая. А потом просто умер

На левый берег Кубани Глеб съехал по Яблоновскому мосту. Здесь Краснодар заканчивался и начиналась Адыгея. Приютившийся в изгибе реки поселок Новый состоял всего из нескольких улиц, плотно засаженных участками и растительностью. Глеб быстро нашёл белый дом с мезонином, он буквально торчал над всеми остальными домами и проглядывался ещё издалека.

Вокруг было тихо, только скрипнула металлическая калитка, когда Глеб коснулся её. Он поднялся на крыльцо и постучал. Вблизи дом выглядел старым, на белой краске проступили чёрные трещины, да и белый цвет уже давно потускнел. Никто не открывал. Глеб подтолкнул дверь, и она поддалась.

— Нина? — спросил он, но вместо ответа услышал только невнятные звуки женского плача.

Он вошёл в дом и осмотрелся. Обстановка внутри тоже была устаревшей, готической, и Глеб сразу почувствовал, что в доме что-то не так. Он прошёлся по коридорам, посмотрел ванную и кухню, затем оказался в просторном зале. Нигде не было ни души. На грудь что-то давило.

— Нина? — снова позвал Глеб и понял, что она в соседней комнате.

Молодая женщина сидела на полу, прижавшись спиной к кровати с высокой периной, раскачивалась и повторяла:

— Я больше не могу, не могу…

Глеб подошёл и сел напротив, взял её за руки.

— Нина, я Глеб, вы мне звонили. Можете рассказать, что случилось?

Она смотрела на него заплаканными глазами и выглядела совершенно несчастной.

— Здесь кто-то есть, вы его видите? Вы ведь должны видеть, правда? Он постоянно смотрит на меня, я чувствую, я слышу звуки, мне страшно, мне кажется, что я скоро перестану дышать!…

— Как давно это происходит?

— Неделю… две… я не помню, я уже ничего не соображаю…

Она стиснула ладони Глеба и снова заплакала.

— Нина, вам нужно выйти из дома, хорошо?

— Вы его видите, Глеб? Скажите, вы его видите?

— Давайте, пожалуйста, поговорим на улице.

Глеб помог ей подняться, взял брошенную на кровати кофту и укутал её плечи. Припав к его руке, Нина пошла рядом, ступая босыми ногами. Она была маленькой и едва доставала ему до плеча. Усадив её на ступеньках, Глеб вынес из дома пару ботинок, сел рядом.

— Вот, обуйтесь. Скажите, то, что вы слышите, похоже на шипение? Может быть, неразборчивый шёпот?

Она закивала и вытерла лицо рукавом кофты. Глеб достал телефон из кармана куртки и набрал номер.

— Здравствуйте, утечка газа в посёлке Новом.

Он назвал адрес и затем позвонил ещё в скорую. Нина смотрела на него удивлённо покрасневшими глазами.

— Утечка газа? — спросила она.

— Нина, в вашем доме никого нет. У вас симптомы отравления газом.

— Я не понимаю. Но я же… Ох, какая же я дура! — Она уронила голову на ладони. — Я переехала сюда сразу после смерти дедушки и подумала, что это… Господи, какая дура. Простите меня, Глеб, что я вам позвонила. Я не знала… Я честно была уверена, что это призрак.

— Это хорошо, что вы позвонили, Нина.

— Вы, наверное, и по телефону могли сказать… Вы приехали, потому что я ревела, да? Вам много таких звонят? Я вам всё заплачу, как надо, вы не подумайте.

Она оставила голову на коленях и повернулась к нему. Глеб улыбнулся. Он не ответил, и Нина продолжила разговаривать, рассказывала про дедушку, про дом. От переживаний её нервы были взбудоражены, и она никак не могла успокоиться, а Глеб и не перебивал. Он оставался рядом, когда приехала скорая, и позже — пока работала газовая служба. Уехал, только когда убедился, что Нина в безопасности, а она всучила ему деньги и пакет красных груш из своего сада.

Жил Глеб в старом центре Краснодара в двухэтажке из красного кирпича. Здесь много лет была адвокатская контора, вот он её всю и выкупил ещё до рождения Никиты. От конторы оставил резные двери из дуба, хрустальные люстры и некоторую старую мебель; высокие стены покрасил в разные оттенки синего и зелёного и завесил картинами, оборудовал кухню, детскую и небольшой рабочий кабинет, в котором обычно принимал посетителей.

Когда Глеб вошёл в дом, в кабинете кто-то был. Он стоял спиной к двери, разглядывая висящую над письменным столом картину, но тут же обернулся — высокий седой мужчина с вытянутым, покрытым глубокими морщинами лицом. Облачён он был в серый плащ, в руке держал трость с какой-то вычурной рукояткой.

— Простите, но откуда у вас подлинник Шишкина? — спросил он очень вежливым тоном, хотя, казалось бы, вежливо было бы начать не с этого.

— Это подарок, — ответил Глеб, оставляя на вешалке свою шляпу.

— О, я ведь должен объясниться. Дело в том, что кто-то открыл мне дверь. Я постучал, и она открылась, но никого не было. Мне не стоило входить?

Глеб посмотрел на кота, который сидел на стопке книг, вытянувшись и распушив усы. Кот мяукнул.

— Всё в порядке, — сказал Глеб. — Вы можете снять пальто.

— Мне так неудобно занимать ваше время. Я только хотел вас просить… Я пришёл, потому что…

— Вы пришли, потому что у вас кто-то болен?

Глеб прошёл в кабинет и нажал кнопку на электрическом чайнике, который стоял в углу на небольшом секретере. Разницу между посетителями он считывал, можно сказать, интуитивно, потому что внешне она почти не проявлялась. В большинстве они выглядели уязвлёнными и неуверенными, не решались говорить.

— Да, — сказал мужчина, опустив голову. — Я слышал, что вы…

— Не я, мой сын. Снимайте пальто и садитесь в кресло, уроки у него закончатся только через сорок минут. Как вас зовут?

Мужчина удивлённо посмотрел на Глеба, неуверенно помялся на месте и наконец, отставив трость, стал снимать пальто, под ним был толстый коричневый кардиган.

— Роберт Станиславович Поплавский. Зовите меня просто Роберт.

Он сел в бархатное кресло у письменного стола и посмотрел на кота, который продолжал сидеть на столе и внимательно наблюдать за происходящим. Глеб тоже посмотрел на кота.

— Ты не мог бы, пожалуйста?… — попросил он.

Кот посмотрел на него в ответ и перепрыгнул на подоконник, где уселся возле маленького гранатового дерева в горшке. Глеб налил две чашки чая и перенёс на стол, поставил пиалу с мёдом.

— Кто у вас болен, Роберт? — спросил он, усаживаясь в кресло с другой стороны стола.

Мужчина оторвал удивлённый взгляд от кота.

— Спасибо, — сказал он невпопад, будто опомнившись, и придвинул кружку ближе, задумчиво сделал осторожный глоток. — Моя дочь умирает. У неё саркома кости в последней стадии, и сейчас ей уже ничто не помогает… Ей всё время больно и страшно, а ей ведь только двадцать семь, она ваша ровесница…

Он горько поджал губы и стиснул левой ладонью трость, теперь Глеб видел, что рукоятка была в форме медвежьей головы.

— Она у нас поздно появилась, знаете, мы с женой взяли её из детского дома ещё совсем крошечную. А теперь уже и жены нет, и только она у меня осталась.

Роберт снова взял кружку, отпил немного и опустил в неё взгляд.

— Мне очень неудобно просить вашей помощи… Но всё, что я могу сейчас, — это бессильно смотреть, как она умирает. Если бы вы знали, как это тяжело.

— Я знаю, — ответил Глеб, и Роберт, повернувшись, посмотрел на него влажными глазами. — Но я должен вас предупредить. Это очень сложная болезнь, которая потребует много энергии. Возможно, в данное время у Никитки такого количества энергии просто нет, и я не знаю, сколько времени может понадобиться. Единственное, что я могу вам пообещать: мы сделаем всё, что в наших силах.

Роберт поставил кружку и потёр лоб ладонью.

— Спасибо, это больше, чем я мог просить.

Они допили чай в тишине, а потом поехали за Никитой, и уже полчаса спустя Глеб стоял в школьном дворе на том же месте, что и вчера. Он смотрел на мёртвый, высохший лес.

— Он утром был нормальный, а потом просто умер, — говорил Никита. — А Валентин Сергеевич рассказывал, что он умер за несколько минут, так быстро, как ни одно растение не умирает. Пап, а если сила тоже умерла?

Глеб взял его за руку, и они пошли к машине. Роберт от неожиданности вышел на улицу. Заметно было, что увидеть семилетнего мальчика он никак не ожидал. Он вежливо представился и пожал Никите руку. Никита ответил смущённо, он был расстроен и переживал, что в этот раз уж точно ничего не получится.

Но, конечно, они поехали в больницу. Никита неуверенно держал Глеба за руку, пока они шли в палату. К больницам он никак не мог привыкнуть, потому что здесь всегда были самые сложные случаи.

В палате не горел свет, были плотно зашторены окна. На койке лежала бледная девушка, на лбу её проступила испарина, короткие волосы спутались от того, что она металась по подушке.

— Как же больно… — повторяла она шёпотом то ли во сне, то ли просто в беспамятстве.

Роберт поспешил к ней и положил ладонь на лоб.

— Оленька, — сказал он, но девушка, казалось, его не слышала.

Никита сильнее стиснул ладонь Глеба, и они подошли к койке вместе. На бедную, измученную болезнью Олю было тяжело смотреть, и Никита сразу взял её ладонь, чтобы поскорей ей помочь. Лиловая энергия заструилась по руке, но хватило её только на то, чтобы унять боль — Оля вздохнула и затихла, погрузившись в спокойный сон.

Роберт удивлённо поднял голову и убрал руку со лба дочери, но Никита испуганно покачал головой: он больше ничего не мог сделать.

— Простите, Роберт, — сказал Глеб, обнимая сына за плечо. — Мы придём в другой день.


Глава седьмая. Сила не даётся слабым

Волхва дома не оказалось, и Глеб потратил полдня, чтобы его отыскать. Волхв всегда находил в городе новые места силы и там сидел: то на крыше какой-нибудь, то в заброшенном здании, то на дереве или посреди реки, словом, сила его выбирала места странные. Он говорил, что сила не даётся слабым.

Нашёл его Глеб сидящим посреди тротуара на улице Красной. Сложив ноги по-турецки и закрыв глаза, волхв сидел лицом к дороге, и во рту у него тлела папироса. Глеб не знал, сколько в точности ему лет, но выглядел он не старше сорока. Лицо у волхва было всегда очень спокойное, и только на лбу иногда проступала изогнутая полоска вены. На почти лысую макушку он наматывал платок и в любую погоду ходил в тонкой майке и цветных шароварах, весь обвешанный браслетами и кулонами.

Глеб остановился рядом и открыл окно машины, сказал:

— Здравствуй, Ель.

— Здравствуй, Глеб, — не открывая глаз, ответил волхв.

— Поговорить нужно, сядешь в машину?

— Кому нужно: мне или тебе?

Глеб вздохнул. Пришлось припарковаться. Он вышел на середину тротуара и сел рядом с волхвом. Мимо проходили люди, перед носом и за спиной, и сидеть было пыльно и странно. Волхв курил что-то пахучее.

— Никиткина сила в Навь ушла, — сказал Глеб.

— Ммм. Что думаешь?

— Думаю, сможешь ли ты меня живым оттуда вернуть.

— А отпустить её не думаешь?

— Не думаю. С ней хоть и тяжело бывает, но мы же столько добра сделали. Никитка вчера не смог девушку вылечить и полночи потом не спал, боялся, что сейчас она там умрёт.

— А если я не про силу спрашивал?

Ель открыл глаза и повернулся, посмотрел на Глеба, обдав его дымом из папиросы. Глеб смотрел на дорогу.

— Думаешь, я смерть жены откупить пытаюсь?

— Я тебе так скажу: что ты в Яви в душе носишь, это твоё дело, можешь не отвечать. Но в Царство Теней лучше чистым ходить, если вернуться хочешь. Сам понимаешь, встретить там кого угодно можно.

Глеб кивнул.

— Так сможешь вернуть?

— Отправить смогу, а там уже от тебя зависит. Соберёшь силу, она тебя вернёт.

— Слушай, Ель, а нельзя без жертвоприношения обойтись?

— Плата за вход нужна. Если крови не хочешь, придётся пожертвовать чем-нибудь дорогим. — Волхв отвернулся и снова закрыл глаза. С самокрутки у него осыпался пепел. — Вечером, когда стемнеет, с сыном приходи. Только не ешь ничего.

Глеб поднялся и вернулся в машину. Несколько минут он сидел задумчиво, проворачивая на кончике пальца золотое кольцо, которое висело у него на цепочке. Потом нажал на газ и поехал на набережную. Кафе, у которого он остановился, держала младшая сестра его покойной жены, и он надеялся застать её здесь. Она была на месте, но встретила Глеба, как он и ожидал, холодно. Соединив худые руки на груди, спросила:

— Чего тебе?

— Здравствуй, Вика. Можно с тобой поговорить?

Вика была высокой, тонкой, ярко красила губы и сейчас в черном бархатном платье выглядела старше своего возраста.

— О чём нам говорить?

— О Вере.

Подёрнув плечами, она усмехнулась и сказала резко:

— Семь лет прошло, и ты решил поговорить о Вере? О чём конкретно? О том, как ты убил её?

— Да. Мы ведь никогда об этом не говорили. То есть говорила обычно только ты. Присядем?

Вика прошила его взглядом с головы до ног, огляделась коротко и кивнула на столик в углу. Глеб сел в кресло и положил на стол шляпу.

— Я буду с тобой честен, — сказал он.

Вика, не разнимая рук, села напротив и закинула ногу на ногу. Что-то в ней напоминало Веру, и в то же время в них не было ничего общего.

— Ты не дал ей рожать в больнице и нанял какую-то столетнюю повитуху, а потом целую неделю она умирала дома без нормальной помощи. Что ещё ты можешь мне рассказать?

Глеб посмотрел в окно сквозь Вику.

— Мы не сразу узнали, что Вера умрёт от родов, — заговорил он. — Сначала мы знали только, что у таких, как я, не бывает обычных детей. Довольно скоро у неё появилась способность избавлять от боли. Ничего особенного, просто люди в её присутствии переставали чувствовать головную или другую боль. Кажется, ты тоже замечала. Мы поняли, что это энергия ребёнка. А потом, когда Вера была уже на шестом месяце, волхв сказал мне, что эта энергия станет сильнее, гораздо сильнее, но во время родов она заберёт жизненную силу у матери и у всех обычных людей, которые окажутся поблизости. У нас, конечно, был выбор. Можно было убить ребёнка…

Глеб задумчиво постучал пальцами по губам. Он перестал видеть Вику и, кажется, вовсе осознавать её присутствие.

— Это не было моим решением или её, это даже не было решением, нам просто… пришлось это принять. Я нашёл ведьму, и мы вместе с ней приняли роды. Вера не умерла сразу, она угасала семь дней, и всё это время… я думал, что есть надежда, и просил о помощи всех кого мог, но она не была больна, даже не чувствовала боли — просто постепенно теряла жизненную силу. Теперь Веры нет, но есть Никитка, который может лечить людей своей энергией. Знаешь, эта энергия очень красивая, я думаю, это от неё…

Замолчав, Глеб потёр веки. Когда он снова открыл их, Вика смотрела на него широко распахнутыми глазами, держась пальцами за ручки кресла. Понимала ли она, верила ли — сказать было сложно.

— Я очень прошу тебя, Вика. Не оставь, пожалуйста, Никитку одного, если со мной что-то случится. Он очень добрый и очень на неё похож. Он не виноват.

Вика впервые за всё время, что Глеб знал её, не могла ничего сказать — только слёзы блестели в глазах. Попрощавшись, он ушёл. Забрал Никиту из школы, покормил и сделал с ним уроки. А вечером поехали к волхву на берег Покровского озера.

Окна в доме были тёмными, только под самой крышей переливался оранжевыми волнами маленький просвет. Обойдя дом с задней стороны, Глеб нашёл лестницу, и они с Никитой забрались сразу на чердак. Внутри было тепло, горели свечи, рассеивая свет по занавешенным тканями стенам. Волхв сидел на полу и, раскуривая очередную папиросу, грел чайник на маленькой газовой конфорке. Он кивнул гостям и жестом поманил их ближе.

Они подошли и сели среди подушек, Никита испуганно держался чуть позади отца. Глеб снял с шеи цепочку с кольцом и протянул волхву.

— Обручальное кольцо Веры, — сказал он. — Этого достаточно?

Волхв забрал цепочку и повесил к своим. Потом снял чайник и налил в небольшую пиалу с руническим орнаментом розовую горько пахнущую жидкость.

— Встретишь кого — не разговаривай и в глаза не смотри. Ничего без нужды не трогай, — сказал он, погасив конфорку. — Собрать придётся всё, так что не спеши. Времени у тебя будет много, но помни: чем дольше ты там, тем больше себя теряешь.

Волхв придвинул пиалу, и Глеб взял её в ладони. На вкус было терпко. С каждым глотком жар всё больше окутывал горло и нутро, скоро голова закружилась, и всё вокруг стало вязким и душным. Волхв тёр в ладонях какие-то цветы и говорил на непонятном языке. Глеб хотел что-то сказать Никите, но только успел взять его за руку, как сразу веки стали тяжёлыми, тело — мягким, и он повалился назад, на подушки. Ладони волхва легли на его лицо, и он погрузился в густую темноту.

Снилась Глебу чёрная вода, холодная и глубокая, покрытая мелкой рябью. Плеск её был лёгким, но глубина вязко тянула вниз, и он погружался, будто оцепеневший, не чувствуя ног, пока его не накрыло с головой. И тогда он открыл глаза.

Было сумрачно. Глеб лежал, окунувшись головой в мягкий густой мох. Он поднялся и увидел проеденный порослью чердак. Сперва не мог вспомнить, что это за место и что он здесь делает, а потом понял, что видел не сон и что он в Нави.

Выбравшись на улицу, Глеб узнал, что вся Навь — это лес. Некоторые дома стояли на своих местах опутанные растениями, некоторые остались полуразрушенными, других не было вовсе, как не было и калиток, дорог. Сквозь шапки листвы серебром стелился по траве свет Луны, и всё небо, сколько Глеб мог видеть, блестело от россыпи звёзд. Было красиво — так, как в Яви не увидишь — и очень тихо, только иногда стрекотали цикады.

Трава под ногами была мягкой, словно снежная подушка. Глеб пошёл вдоль Покровского озера и в прозрачной воде увидел выплывающую со дна девушку с длинными бирюзовыми волосами. Она вынырнула и сложила на берег белые руки, с интересом посмотрела на Глеба снизу вверх. Лицо было ему знакомо, но он не мог вспомнить, видел её живой или уже мёртвой: утопленницы иногда становились русалками и путешествовали из Нави в Явь через воду.

Глеб прошёл мимо и свернул в сторону школы — начать стоило с того места, где сила вросла в Навь. Ступив на твёрдое, он узнал каменку, она едва проглядывалась из травы. По каменке тянулись рельсы, на них стоял старый красный трамвайчик, но проводов над ним не было, а на месте машиниста разросся буйным цветом розовый куст.

Путь до школы был недолгим, но Глеб не спешил, смотрел по сторонам — здесь всё выглядело по-другому. Школьное футбольное поле стало теперь лесной поляной, на ней щипал траву молодой олень и причудливым узором стелились круглые шляпки опят. В центре поляны рос небольшой островок кислицы, источая лиловое сияние. Глеб осторожно подошёл ближе и присел рядом с ним. Цветы, только он коснулся их, тут же засияли ярче, выпустили энергию и погасли. Он огляделся и сразу увидел другой светящийся островок.

Кислица вела его неровно: уходила то вправо, то влево, то вовсе терялась, и Глеб задерживался, чтобы всё осмотреть. Отовсюду выныривали поглазеть белки или длинноухие зайцы, будто чуяли, что он здесь чужой, а Глеб, беззвучно ступая, шёл мимо.

Скоро он вышел к зданию драмтеатра, и понял, куда ведут цветы. Театр сейчас напоминал огромный, проеденный мхом пень, а площадь перед ним сплошь поросла белыми, светящимися в лунном свете одуванчиками. Здесь Глеб встретил маленьких детей и невольно замер, глядя на них: мальчик качался на привязанных к дереву качелях, а девочка срывала одуванчики и, смеясь, сдувала с них пух.

Когда его заметили, Глеб отвернулся. Сбоку от драмтеатра стояла пятиэтажка, где он когда-то жил с Верой, где она родила Никиту и где умерла — цветы нестройно тянулись туда. У дома не было крыши и части стен, и весь он был полон сирени — Глебу пришлось пробираться по лестнице среди её густо цветущих кустов.

Он вошёл в квартиру. Над головой было ночное небо. Сирень сладко пахла, а по полу стелилась трава, и тишина стояла глухая. Кислица здесь росла повсюду: на подоконнике, на кресле, в вазе для фруктов, а в спальне она покрыла всю кровать. Так странно и страшно было находиться здесь. Глеб собрал энергию во всех комнатах, а на кровать повалился спиной и лежал в музыкально тающем свечении. Надеялся, что сила заберёт его с собой, но она не забирала. И тут он услышал голос:

— Глеб?

Он закрыл глаза. Боялся увидеть её и в то же время хотел больше всего. Вера подошла к кровати, легла на самый краешек, и он ощутил почти невесомое, прохладное прикосновение кончиков её пальцев к лицу, будто мотылёк пролетел близко от кожи. Глеб не выдержал и повернулся, сразу увидел её карие глаза — такие добрые-добрые, как и всегда были. На ней было длинное жёлтое платье, в котором её похоронили, а в светло-русых волосах светились цветки кислицы. Глеб знал, что коснётся их — и всё закончится, но не касался, лежал и смотрел на неё, а она смотрела на него.

— Я очень скучаю, знаешь… — сказал он.

Вера улыбнулась, погладила его по щеке, но так тепло на этот раз, так осязаемо, что Глеб провалился в прикосновение и увяз в нём, словно в сладком сне. Он потянулся навстречу её рукам.

— Это ничего, — сказала Вера. — Ты только не жалей и никого не вини. Ведь теперь есть Никита.

Слова о сыне всколыхнули сон, и Глеб понял, что если не выберется сейчас, то совсем забудется, и никакая сила его уже не вытянет. Он закрыл глаза и ласково поцеловал Веру в лоб, проведя ладонью по её волосам. Цветки погасли, и с пальцев истаяла лиловая энергия.

Вода стала прибывать быстро. Она наполняла комнату. Глеб взял Веру за руку и держал до последнего, неразумно, болезненно надеясь, что сможет забрать её с собой. Но он не мог.

— Тебе придётся меня отпустить, Глеб, — сказала Вера.

И он разжал ладонь. В тот же миг вода захлестнула его, он уже не видел ни Веру, ни комнату, не видел ничего, кроме тусклого света луны высоко над головой. Казалось, будто свет этот был бесконечно далеко, и никак не получалось до него добраться, давила со всех сторон масса воды. Но постепенно свет окрасился в лиловый, засиял ярче, прорезая черноту, и Глеб почувствовал, как его тянет вверх. Скоро он достиг поверхности.

На чердаке снова было светло и пахло свечами. На лбу лежала тёплая Никиткина ладонь. Он тут же встрепенулся и обнял Глеба. Сморгнув слёзы, Глеб обнял его в ответ.



— Пап, пап, а на что это похоже?

— Это похоже на лес.

— Прям с животными?

— Я видел оленя. И белок с зайцами.

— А там страшно?

— Нет, там очень красиво и спокойно.

— Пап, а ты видел маму?

— Видел.

— Ей там хорошо?

— Да, ей там хорошо.

— Это хорошо…

Никита уткнулся носом в колени и задумчиво замолчал. Они ехали по тихой ночной улице в свете оранжевых фонарей. Машин и прохожих почти не было, но были дороги, заборы, вывески. Глеб остановился на светофоре и снова набрал номер на телефоне. Наконец, Роберт поднял трубку. Его голос был сонным.

— Роберт, мы сейчас едем в больницу.

— Глеб? Но сейчас же… Ох. Конечно. Конечно, я сейчас тоже поеду. Если нас пропустят…

— Нас пропустят. Тогда встретимся там.

Глеб убрал телефон и снова нажал на газ.

— Пап, а ты уверен, что на этот раз получится? — тихо спросил Никита куда-то себе в колени.

Улыбнувшись, Глеб посмотрел в зеркало заднего вида.

— Я уверен, — ответил он, и Никита, опустив ноги, тоже заулыбался.

---

Правило йоги номер один: никогда не занимайся у зеркала.

---

Что Вы плачете здесь, одинокая глупая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы?
Вашу тонкую шейку едва прикрывает горжеточка.
Облысевшая, мокрая вся и смешная, как Вы…

Вас уже отравила осенняя слякоть бульварная,
И я знаю, что, крикнув, Вы можете спрыгнуть с ума.
И когда Вы умрете на этой скамейке, кошмарная,
Ваш сиреневый трупик окутает саваном тьма…

Так не плачьте ж, не стоит, моя одинокая деточка,
Кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы.
Лучше шейку свою затяните потуже горжеточкой
И ступайте туда, где никто Вас не спросит, кто Вы.

Александр Вертинский, 1916

---

Сегодня пять счётов держала баланс, который не сделал даже тренер. Никто, правда, не заметил Но всё равно впервые за два месяца на йоге мне есть чем гордиться )

картинка